Новые обстоятельства гибели премьер-министра Абхазии Жюули Шартава. 

От автора 

27 сентября 1993 года во время кровопролитных боев за Сухуми при невыясненных обстоятельствах погиб председатель Совета министров Абхазии (с грузинской стороны), видный государственный деятель Жюули Шартава. Его потеря для Грузии, по сути, до сих пор неосмысленна.

У Шартавы имелись все основания, чтобы претендовать на пост главы нового независимого государства. Но судьба рассудила иначе…

Первоначально его гибель объяснялась нелепой случайностью. В то время я, работая в Грузии собкором «Останкино», не раз слышал, что даже Владислав Ардзинба глубоко сожалел о случившемся. Об этом мне рассказывали аджарские посредники, встречавшиеся в те дни с абхазским лидером. Однако время все расставляет на свои места. И для того, чтобы поведать правду о происшедшем в Сухуми и Гудауте, оно наступило.

Канун 1992 года 

Задание было предельно простым.

— Ты должен рассказать, как начинается гражданская война в Грузии, — сказал директор студии. — Билеты достанет Рита Ломова, оператором у тебя — Дима Шумов. Под пули без нужды не лезь. Будут отбирать камеру — отдавай сразу. Кассеты постарайся сберечь. Ну, давай, «Репортер-ВМ»!

«Репортер – ВМ» называлась моя новая телепрограмма, которую мне придумал Малкин со своей Кирой.

В Останкине любят такие примочки – «Политбюро» Александра Политковского, «В гостях у Ивана Кононова» Ивана Кононова, теперь – «Репортер-ВМ» репортера Владимира Мезенцева… Ну, да, ладно, репортер так репортер… Что с Грузией-то делать, с моим заданием? Ведь сам напросился!

…На Центральном рынке было не протолкнуться, как в час пик. Близился Новый 1992 год, и на мне лежала почетная миссия обеспечения праздничного стола продуктами.

Малосольные огурчики, хрустящие на зубах листы квашенной капустки, нежные косточки свиных отбивных, тающая во рту сметана, одуряющий аромат жирных, янтарных угрей… Один только вид подобного разврата пищей вселял мысль, что в конце концов в этом сумасшедшем мире не всё так безнадежно. Но…

Словно принимающий парад Павел Грачев, я обошел ряды торговцев и ничего не купил. Кажется, ещё совсем недавно — и года не прошло! — совершил героический поступок, взяв за сто рублей поросенка, а теперь…

Цены в упор расстреливали страждущих покупателей, прилавки чудились заминированными, а сам Центральный рынок представлялся заграницей, то есть тем самым мифом о загробной жизни, из которой, как утверждал литературный персонаж, не возвращаются. С покупками, — добавлю я от себя.

Напротив корзины с лавашем со спины заметил фигуру, издали напоминающую Партоса. Впрочем, и хлеб, приобретаемый им, как обычно, в космических размерах, выдавал старого товарища.

— Сосо! — воскликнул я.

Он обернулся, и я понял, что не ошибся. Передо мной стоял Иосиф Калистратович Шартава — брат Жюули.

С Сосо меня познакомил мой старинный приятель, в ту пору заведующий аспирантурой Дипломатической академии МИД СССР Анзор Кикалишвили.

Тогда, в 1988 году, я только что вернулся с Сахалина. К тому времени за мной уже прочно укрепилась репутация разгребателя грязи, а оценка Генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева событий на острове, виновником коих я был, как бы узаконивали в глазах обывателей мою подрывную деятельность.

Именно такой человек и был нужен Сосо. Его брат переживал далеко не лучшие времена.

Первый секретарь ЦК комсомола Грузии Жюули Шартава считался воспитанником Шеварднадзе. Позднее именно Эдуард Амвросиевич назначил его начальником своего генерального штаба — заведующим отделом партийных органов ЦК партии. Рассказывают, выезжая за границу, Эдик, как за глаза называли хозяина Грузии в Москве и Тбилиси, мог спокойно оставлять на Жюули республику.

Всё шло хорошо, пока Горбачёв не спутал все партийные карты. Получив портфель министра иностранных дел СССР, Шеварднадзе уехал в Москву. Чтобы обезопасить его в Кремле, Михаил Сергеевич перекрыл кислород, поступающий из Грузии. Для этого место первого секретаря ЦК на тбилисском престоле занял ставленник Генерального — Джумбер Патиашвили. Теперь казалось, пути домой для Шеварднадзе навсегда под контролем.

Автоматически Жюули Шартава попадал в немилость нового первого секретаря ЦК партии. Прежние товарищи по комсомолу ненавидели друг друга. И на это имелись веские причины.

Во-первых, Патиашвили видел в Жюули сильного конкурента, во-вторых, «человека Эдика» в Тбилиси, в третьих… Нет, об этом чуть ниже…

Поздней в Батуми я познакомился с неким Николаем Лаврентьевичем. В своё время он работал начальником приемной Патиашвили и был в курсе всех придворных интриг.

Н. Л. утверждал, что сам Шеварднадзе способствовал разгоравшемуся конфликту. «Эдик любил, когда его подчиненные

враждовали. Старый принцип – «разделяй и властвуй!»

Сам бывший подручный Патиашвили, естественно, ненавидел Шеварднадзе.

В свою очередь, Сосо предложил иную версию. Он набил морду Джумберу ещё в его бытность секретарем ЦК комсомола. «В кабаке музыкантов не поделили». И тот перенес обиду на весь клан Шартавы.

Это выглядело более правдоподобно, чем гипотеза начальника приемной. Именно на бытовой почве (опрокинул тарелку c клубникой, не поделили музыкантов, отказали в квартире) и происходят на этом свете все исторические катаклизмы.

Короче говоря, новая метла Патиашвили и его нового

секретаря по идеологии Нугзара Попхадзе мела по-новому.

Вскоре вcю Грузию потрясло известие об аресте секретаря ЦК партии Грузии Сулико Хабеишвили, считавшегося чуть ли не другом Шеварднадзе. По слухам, Сулико многие годы кормил Эдика. Теперь Горбачев и его ставленник перерезали этот канал.

Угроза ареста нависла и над Жюули. Но орешек оказался не по зубам…

Шартава был известен всей Грузии, как абсолютно неподкупный коммунистический фанатик, жертвующий ради политической карьеры собственным благополучием. Зацепиться оказалось не за что.

…Сосо подставил мне свою небритую щеку для поцелуя, и мы обнялись.

— Как жизнь? — спросил я.

Товарищ поднял на меня черные, как у негра глаза и мрачно переспросил:

— Жизнь? Разве ты сам не видишь, что это за жизнь?

Я смотрел на него и не узнавал старого приятеля. Всегда шумный, поражавший своей подвижностью и неугомонностью — при его-то весе! — он загонял обычно до одурения в ресторанах всех официантов. Стоило ему только появиться на пороге, как планетарный ход времени начинал мчаться в обратную сторону. Когда по всем человеческим понятиям трапеза должна подходить к концу, у Сосо она только начиналась.

— Лёда, лёда давай! Почему одну бутылку принес?! У тебя глаза есть? Видишь, сколько джигитов сидит? Ты знаешь, какой у меня вес?! 135 килограммов!!! Я что, от твоего салата буду сытым?!

Итак, всю дорогу. Легко верилось, что застолье Сосо, его царство, будет надежно защищено. И не только от посягательств

Патиашвили.

Но сегодня взгляд товарища был печальней, чем у моего.

сенбернара. Брат, по мнению многочисленных сторонников, имел все основания быть первым лицом в Грузии. А вместо власти и неразрывно связанного с ней почёта его отторгали от всех занимаемых постов и выталкивали с политической сцены. А ведь только им посвящалась жизнь.

Несостоявшийся президент 

Жюули был полной противоположностью брату. Аскет, одевавшийся чуть ли не в сатиновые костюмы, чиновник, работающий по 24 часа в сутки, человек карьеры, вершиной для которого был пример Шеварднадзе.

Рассказывали, что жена Жюули даже на пляже появлялась в черном платье, а дети до недавнего времени клялись именем Ленина, повергая в шок великовозрастных чад тбилисских функционеров.

Кстати замечу, что сын начальника генерального штаба грузинских коммунистов от первого до последнего звонка отслужил в Советской Армии, на собственной шкуре познав все её прелести. А ведь только одно слово влиятельного отца — и республиканский военком Шерашенидзе даже не помыслил бы направить повестку.

Да, Жюули отдавал Делу всего себя, не считаясь ни с интересами детей, ни даже собственных родителей.

Когда в Грузию прилетел Тяжельников, в ту пору Первый секретарь ЦК ВЛКСМ, Шартава решил принять его в отцовском доме, что в Цхакая.

— Снимите зеркало! — потребовал он, придирчиво осмотрев накануне встречи старый и по грузинским меркам бедный дом.

Это было обычное зеркало, купленное в обычном советском магазине. Но Жюули боялся, что его могут упрекнуть в нескромности. И зеркало сняли.

Как тут не вспомнить нашего президента Ельцина, прежде, до президентства, высаживающего Наину Иосифовну за три квартала от Дома кино? «Как бы чего не подумали». Он боялся аналогии с горбачевской Раисой Максимовной. По-моему, политики все немножко чокнутые. Иногда это помогало в хождении за власть, иногда – нет.

Патиашвили сослал Шартаву в почетную ссылку — первым секретарем горкома партии Рустави. И снова просчитался. Пролетарский город оценил неслыханную скромность, работоспособность и стремление послужить простым людям. Достаточно сказать, что после возвращения Шеварднадзе в Грузию руставцы почти единогласно избрали Жюули в новый парламент. Впрочем, примерно c такими же показателями избирательной коммиссии в Тбилиси возвратился и Патиашвили. И это несмотря на трагедию 9 апреля, молчание на съезде, расцененное как трусость, аналогичное коммунистическое прошлое. Но вернемся в 1988 год…

В Кремле сидит Горбачев, Грузией правит Патиашвили, Шеварднадзе демонстративно показывает, что не вправе вмешиваться в события, происходящие на родине, а Жюули Шартава разжалуется из первого секретаря Рустави до заместителя министра коммунального хозяйства республики. По сути его обрекали на политическую смерть. Пока только на политическую, — заметим мы про себя.

Настал черед появиться на сцене и мне. Я вылетел в Тбилиси. Люди Шартавы встретили меня в аэропорту и отвезли на окраину. Там в машине меня поджидал Сосо.

Он передал ключи от конспиративной квартиры и познакомил с Зурабом Джибладзе, в миру – зав. сектором института управления народным хозяйством. (Телефон 22-25-67). Тот должен был опекать меня в Тбилиси.

На другой конспиративной квартире меня ожидал Жюули. Он познакомил с публикацией в газете «Комунисти». Заголовок говорил сам за себя – «Двуликие Янусы».

Речь шла о Сосо и Жюули. Первый, якобы, прикрываясь именем и положением брата, занимался махинациями.

— Я ему всегда говорил! — кричал Сосо. — Эти коммунисты тебя до добра не доведут!

В Тбилиси я засел за разбор публикации. Невооруженным глазом было видно — статья заказная. По словам Жюули, за ней стояли Джумбер Патиашвили и Нугзар Попхадзе.

Каждый день ко мне приходил Джибладзе. Его грузинское гостеприимство заключалось в том, что он приносил с собой магнитофон. На кассете была речь Шеварднадзе по случаю открытия в Тбилиси комсомольского городка. Его создателем до сих пор все считают Жюули. И вот в том месте, где Э. А. в шутку произносил: «А не сделать ли нам мэром этого городка товарища Шартаву?», зал дисциплинированно смеялся. Сейчас, вспоминая эти незабываемые дни, Зураб каждый раз не мог удержать слез. Шеварднадзе и Шартава были его Богами.

Я же, человек, далекий от сентиментальности и обладающий здоровым аппетитом, считал, что, помогая Жюули, вношу свой посильный вклад во всенародное дело борьбы с коммунизмом. Ведь моими противниками автоматом становились руководители грузинского ЦК, повлиявшие на крах моей телевизионной судьбы и моих телевизионных расследований, проведенных в Батуми. Кстати, первый секретарь Аджарского обкома партии Гурам Хусейнович Эмиридзе приходился однокашником Патиашвили. А своих тут в обиду не давали.

Подустав от ностальгических воспоминаний Джибладзе, я разыскал Сосо. К тому времени Джумбер повесил ему на хвост наружку и программу пришлось сворачивать. Больше всего Жюули боялся засветиться.

Из Тбилиси мы отправились в Цхакая. А потом через Батуми я вылетел в Москву. Подготовленный мной материал остался в Грузии. Шартава так и не решился на его публикацию.

И всё же одну гранату с помощью Жюули я бросил… Вскоре после вышеописанных событий Шартаву перевели в Москву и он поступил в дипломатическую академию. По сути, его спас Шеварднадзе.

Несколько раз мы встречались с бывшим Первым секретарем ЦК комсомола Грузии на каких-то московских квартирах. 0н то и дело собирался на очередную встречу то с Тяжельниковым, то с самим Эдуардом Амвросиевичем.

Шартава говорил, что в охране Шеварднадзе есть информатор Джумбера, но всё равно шел к. министру иностранных дел СССР, надеясь обрести поддержку для возвращения в Грузию.

В России Жюули всегда чувствовал себя изгнанником. Ему предложили прекрасную трехкомнатную квартиру в новом цековеком доме на Олимпийском проспекте, но он отказался. «Куда нам три комнаты! Что люди скажут?» С великим трудом Сосо уломал брата взять хоть двухкомнатную.

После окончания академии его сделали ответственным работником КПК (Комитет партийного контроля. – Авт.), возглавляемого самим Пуго. Кстати сказать, по иронии судьбы соседом Шартавы по ЦК КПСС оказался переведенный из Тбилиси Нугзар Попхадзе. В него-то и полетела моя граната,

Жюули, питавший к бывшему секретарю грузинского ЦК и бывшему главному редактору «Комунисти» почти патологическую ненависть, познакомил меня с Гуджей Джохадзе. У него тоже имелись какие-то счеты с Нугзаром Акакиевичем.

Вскоре бывший главный врач Лидзавы передал мне увесистую пачку с документами, проливающими свет на роль главного идеолога Грузии в апрельских событиях.

В то время я уже работал в команде опального Ельцина. И для меня всё казалось ясным, как Божий день — не церемонясь в выборе средств, Горбачев борется против нас, нашего лидера. Попхадзе, пригретый Александром Николаевичем Яковлевым, находился по другую сторону баррикад — в ЦК КПСС! Чего же боле? И ленинградская газета «Смена» публикует статью «Идеолог трагедии».

Правда, потом за Нугзара вступились Сагалаев, Юра Щекочихин, Нинэль Логинова и, кажется, Рост… Но это уже другая история.

…Центральный рынок города-героя Москвы продолжал оглушать своим гомоном.

«Лица кавказской национальности», исключительно азербайджанского происхождения, торговали абхазскими мандаринами. У самого входа армяне предлагали по сумасшедшим ценам севанских раков. И только грузины ничего не продавали.

Смешавшись с москвичами, они сами делали покупки или, как мы с Сосо, разглагольствовали о политике.

Неожиданно к нам подошел холеный мужчина, одетый в превосходную светлую дубленку. Весь его вид излучал довольство и благополучие человека, отобедавшего в дорогом ресторане.

— Не узнал, не узнал, — засмеялся он, заметив моё изумление. — Давно не виделись. 
— Да, — признал я. — Богатым будете, Жюули Калистратович…

«Самый сильный из нас» 

Если за нами была установлена слежка, то чекисты угрохали никак не меньше трехчасовой кассеты. Именно столько времени потребовалось Жюули, чтобы выговориться перед знакомым журналистом. А вот запомнилось из беседы только его оценка нынешней ситуации в Грузии.

— Чем дальше, тем хуже! – и эти слова, увы, оказались пророческими.

Удача вновь отвернулась от своего прежнего баловня. Ему удалось вернуться на родину только после ухода в отставку Джумбера Патиашвили.

На этот раз Кремль опять сумел посадить на тбилисский

престол своего человека. Выбор пал на Гумбаридзе, возглавлявшего КГБ Грузии. При нем Шартава успел недолго поработать председателем Комитета народного контроля. (Не путать с Комитетом партийного контроля! – Авт.) Однако после победы на выборах Гамсахурдиа Жюули вновь оказался на улице — КНК упразднили!

В Тбилиси и Батуми мне доведется услышать, что Шеварднадзе, стремившийся скинуть Патиашвили., негласно содействовал приходу к власти Звиада. Это был точно выверенный шахматный ход. Эдуард Амвросиевич уже тогда просчитал, что долго Гамсахурдиа у власти не быть.

Судьба Жюули Шартава вновь затягивалась в мясорубку политических интриг. Внутренне сопротивляясь им, он напрасно обивал пороги новоявленных демократов. Но спроса на опыт и знания бывшего функционера ни у кого не было.

Наконец он добился аудиенции президента.

— Почему вы не даете мне работу? — спросил Жюули. — Ведь так поступал со мной и Патиашвили.

— Может, потому, — улыбнулся Гамсахурдиа, — что вы — самый сильный из нас.

Несколько дней спустя после встречи на базаре Шартава пригласил меня к себе в гости на Олимпийский.

Квартира у него действительно оказалась превосходной. Новенькая, что называется, с иголочки! Поблескивал импортным лаком паркет, «не наши» обои казалось, делали гостиную ещё более просторной и светлой. На столе дожидался коньяк и дымящиеся чашки с кофе.

У меня была припасена целая обойма вопросов. И, прежде всего, она касалась Шеварднадзе.

Пожалуй, ни один политический деятель не был окутан таким количеством слухов, легенд и домыслов, как Э. А.!

Противники обвиняли его во всех смертных грехах. Среди них назывались сговор с Западом, развал СССР и Коммунистической партии Советского Союза, причастность к событиям 19 августа 1991 года, связь с мафией, славословие Брежнева и антиельциновское выступление на ноябрьском пленуме 1987 года, продажа морского шельфа, масонство… И тем не менее на протяжении нескольких десятилетий личность Шеварднадзе, его талант политика и дипломата продолжали приковывать к себе внимание миллионов людей.

В профессиональном плане он казался сущим кладезем для журналиста. Каков на самом деле «Эдик»? Кто может ответить на этот вопрос лучше Шартавы, знающего его в свои лучшие да и худшие времена? Но Жюули вновь перевел разговор на личные проблемы. И я понял, что поразившая меня его новая дубленка — перемена, происшедшая в бывшем первом не только в одежде.

-Видите ли, — произнес он, — Шеварднадзе будет вам всегда помогать — повышать в должности, поддерживать пока не почувствует, что вы хоть в чем-то, хоть на чуть-чуть сильнее его.

Шартава встал с кресла и прошелся по комнате.

— Я недавно был на похоронах в Тбилиси. У моего знакомого, главы крупнейшего совместного предприятия, умер брат. Он очень сильно пил, и я упрекнул товарища — упустил, во время не остановил, потакал пьянству. Человек выслушал меня и ответил: «Может, ты прав». Утром приходит – «Дай денег!» А вечером опять тоже самое: «Дай денег!»

Однажды не выдержал, говорю, сколько можно?! 0н посмотрел на меня и произнес: «Ты думаешь, я на твои пью, ждешь, когда «спасибо» скажу? Не дождешься! Это Бог у одного деньги взял, у второго, у третьего и все тебе — не знаю, за что — отдал. Вот так вот, брат!»

…Я с удивлением взглянул на Жюули. 0н остановился в дверном проеме и пояснил:

— Так и Шеварднадзе… Не его это — деньги, не его власть… Точнее — не только его!

Я понял, что Шартава вновь говорит о наболевшем. Ему так и не было суждено стать первым в Грузии.

Митинговая волна, прокатившаяся по всей республике, подхватила и несостоявшегося лидера. Но его речи на площадях носили характер попыток объединить и примирить нацию. А она с каждым днем всё больше раскалывалась на красных и белых, и никто не хотел прислушаться к голосу разума. До большой крови, до начала гражданского войны оставалось всего ничего…

В каждом лагере выступления Шартавы вызывали только озлобление: «Кто не с нами, тот против нас!»

Со своими разборками Грузия напоминала кухню в коммунальной квартире, где каждый норовил втянуть в скандал соседа.

Мы договорились с Жюули, что я встречусь в Тбилиси с президентом Гамсахурдиа и замолвлю слово о товарище.

Перед уходом я спросил его:

— Шеварднадзе причастен к событиям 19 августа?

После провала путча прошли считанные месяцы. Дело ГКЧП ещё варилось в прокуратуре, журналисты и следователи рыскали в поисках золота партии, а сам Эдуард Амвросиевич, сидя в Москве, со дня на день ожидал вызова на допрос.

Его слава о надвигающейся диктатуре, демарш, выразившийся в добровольной отставке, даже запоздавшее появление у Белого дома вместе с перепуганным Сагалаевым, естественно, воспринимались не как души прекрасные порывы, а новые шахматные ходы политика, впрочем, не лишенные эффекта.

— Безусловно, он знал о готовящемся путче, — ответил Шартава. — Но вот то, что он его спровоцировал.… Нет… Утверждать не берусь… Для этого надо быть гением!

(Лищь впоследствии Жюули приоткроет тайну: Шеварднадзе был гением! Злым гением, — отмечу я от себя.

— Вам известно, что последнее время ЦК КПСС 90 процентов бюджета оставлял в республиканских, низовых организациях. Там деньги растекались, уходили на счета частных лиц — негласных доверенных членов партии. Работая в КПК и одновременно прекрасно ориентируясь в партийной организации Грузии, вы бесспорно обладаете ценнейшей информацией.

Я заметил, как Шартава насторожился, а взгляд стал напряженным и тревожным.

— Кто эти лица? — продолжил я. — Кто наш коммунистический Борман?

Жюули с опаской посмотрел на меня и глазами показал на телефон. И я понял, что нас подслушивали.

«Когда откроется Тбилиси» 
(3 января 1992 г.) 

На военном аэродроме Чкаловский долго чистили взлетную полосу от снега. Дозвониться из Москвы в Тбилиси уже было невозможно — телефонная связь прервана. Гражданские самолеты не летали. Из оперативной информации стало известно: сторонники Китовани заминировали аэропорт.

Нам повезло — выручали военные. Вместе с оператором Димой Шумовым мы тусовались в дежурке в ожидании вылета. Рядом расположилось всего несколько офицеров, отправляющихся в Закавказский военный округ. В последний момент на аэродром приехала Кэто.

Кажется, совсем недавно эта тбилисская девочка, пережив кораблекрушение своего первого брака, начинала делать робкие шаги у нас в молодёжной редакции ЦТ.

Тогда я копал Аджарию и, признаюсь, с недоверием относился к ее горячим попыткам помочь мне в расследовании. Поздней узнал, что ее отец был автором знаменитой публикации в «Комунисти» о братьях Шартава.

Теперь Кэто летела в Тбилиси от ИТА. (Информационное телевизионное агентство. Именно так тогда именовалась программа «Время». – Авт.) Она прочно укрепилась в самой главной редакции, рассказывая телезрителям о новых достижениях симфонических оркестров и их исключительно зарубежных гастролях.

Сейчас она пыталась совместить приятное с полезным — повидать родителей и привезти репортаж из Грузии.

Вообще грузинское лобби в СМИ России — это отдельная тема. Я мог бы назвать десятки громких грузинских и не грузинских имен в Останкине, ведущих московских газетах, которые формируют, исходя из личных политических и иных интересов, общественной мнение бывшей сверхдержавы. И напрасно Звиад Константинович слал слезные письма Ельцину с просьбой унять информационную агрессию. Грузинская тема прочно находилась в грузинских руках.

Эдуарда Амвросиевича поддерживали «Известия», «Независимая газета», «Комсомольская правда», «Московские новости» и, конечно, Останкино.

Бедные менгрелы, — подумалось мне, — бедный несчастный Гамсахурдиа!

Я подошел к Кэто.

— Что слышно из Тбилиси? 
— Они все сошли с ума! Уже сожжена первая школа и церковь что на проспекте Руставели. Это национальные святыни! Грузия — очень религиозная страна. Подобное им никогда не простится!

Я так и не понял, кого она имела в виду. Но симпатии ее были явно не на стороне Звиада.

Моё телефонное знакомство с ним состоялось в 1990 году.

Доведя Бориса Николаевича до Кремля, я вернулся на журналистские хлеба. Меня заметили на радио «Свобода» и я начал гнать информацию в Мюнхен. Кстати, за нее я так ничего и не получил.

Я рассказывал о выходе из партии Ельцина и встрече c Юрием Любимовым, табачном бунте в России и событиях в Ярославле. Один раз даже прославил Гуджу Джохадзе, поведав, сославшись на него, о Горбачеве на даче Сталина.

Однажды меня попросили прокомментировать назревающий конфликт азербайджанцев в Грузии. Она уже бурлила новыми катаклизмами. Движение Гамсахурдиа набирало силу, и я решил связаться с будущим президентом.

Разыскивая знаменитого диссидента, я заказал Тбилиси. У меня даже не было его номера телефона. Но грузинская телефонистка, лишь заслышав фамилию, сразу соединила с сыном поэта. Радио «Совобода», словно, пароль, распахивало передо мной его двери.

Не очень внятно ответив на мой вопрос, касающийся настроений азербайджанцев, Гамсахурдиа сразу перешел; на наболевшую тему.

Кто-то из грузин, кажется, Чантурия, выступил от имени тбилисской Хельсинской группы, а он в ней то ли не состоял, то ли был исключен. (У меня вообще сложилось впечатление, что они там только тем и занимались, что друг друга исключали).

Мой абонент требовал, чтобы радио «Свобода» восстановило справедливость. Я пообещал это сделать и слово своё сдержал: Мюнхен передал это заявление Звиада. Однако запомнилась и женская истеричность, с какой будущий президент добивался опровержения.

Пройдет еще немного времени, и я увижу на экране избрание Гамсахурдиа главой Грузии. По телевизору мелькнул взорвавшийся аплодисментами Верховный Совет республики и с трудом скрываемое самодовольство на лице Звиада, стремительно идущего через зал к трибуне. Ещё один маленький штрих не в его пользу.

Впрочем, это всего лишь личные впечатления. Каким он окажется президентом, я, конечно, не знал.

Несмотря ни на что, он был наш – тот, кто против дебильности коммунистического правления. Так, во всяком случае, казалось. И я направил ему поздравительную телеграмму от имени российских, американских, английских, японских корреспондентов, поддерживающих мой Международный центр журналистов.

(Звиад опубликовал ее в тбилисских газетах третьей. Меня опередили только президенты СССР и Российской Федерации).

Когда Борис Николаевич закатил банкет в Белом доме по случаю собственного избрания президентом, приглашенный на него лидер Грузии весь вечер сидел за роялем и пел белогвардейские песни.

Потом в Тбилиси мной был делегирован Гуджа Джохадзе. Ему поручалось, открыть там представительство МЦЖ.

Через несколько дней он позвонил мне оттуда в лоскуты пьяный и попросил срочно прилететь. Я отказался. Судьба сама назначает нам встречи. Или не назначает.

По, словам Шартавы, Гуджа не вылезал от Гамсахурдиа. Однако представительства тот нашему Международному центру журналистов так и не открыл.

— Что этот Мезенцев так рвется в Грузию? — выявил свою мнительность президент. — Нас же никто не любит.

Джохадзе, очевидно, надо было соврать, что я выполняю секретное задание военной разведки. Но он сказал правду, поведав о любви к этому краю моего отца, переданной мне по наследству, его участии в обороне Кавказа и моем журналистском противостоянии коммунистической клике и ее лидерам.

— Хорошо, — был ответ, — поговорите, с Теймуразом Коридзе.

Но и Коридзе не помог МЦЖ. Позднее я сам познакомлюсь с ним на квартире сестры Аслана Абашидзе. Но об этой встрече я ещё расскажу. А тогда Гуджа привез из Тбилиси лишь просьбу самого Звиада — организовать приезд в Грузию знаменитого демократа.

Вместе с Джохадзе я направился к ректору архивного института убеждать посетить Тбилиси. До сих пор не знаю, воспользовался ли приглашением президента Афанасьев или нет, но такой разговор был.

…Дежурный по аэродрому объявил посадку, и я, подхватив штатив в массивном черном чехле, зашагал к самолету.

В ТУ-154 насчитывалось не больше десяти пассажиров. Трудно было представить, что несколько дней спустя, возвращаясь в Москву, люди будут стоять и сидеть в проходах, словно в трамвае в час пик. Трудно было предположить, что лётчики будут отказываться забирать гроб с убитым солдатом внутренних войск, а потом всё-таки втиснут и его в перегруженную до предела машину.

Я застегнул ремни и закрыл глаза. Итак, я надеялся,

меня ждала встреча с первым президентом Грузии, уже державшим оборону Дома правительства.Владимир Мезенцев – для «Российской газеты»: 

«СА (Советская Армия. – Авт.) не вмешивается в происходящие события.

Военнослужащие сидели в частях, словно осажденные. У рядового состава давно отменены увольнения. Небезопасно появляться в городе и офицерам. Редкие вылазка — и то лишь в случаях крайней необходимости — порой заканчивались трагически.

Ни одна военная машина не выходит из части без сопровождения автоматчиков. И всё равно мы постоянно слышали о всё новых и новых жертвах.

С целью захвата транспорта и оружия боевики производили дерзкие нападения. Среди солдат и офицеров есть убитые и раненые. Одних расстреляли почти в упор, других подбили из минометов прямо на шоссе.

Задержать нападавших ещё ни разу не удавалось. Впрочем, этим никто не занимался. Однако многие приписывали совершенные преступления сторонникам президента.

Между армией и оппозицией, возглавляемой Тенгизом Китовани, сложились неплохие отношения. В отличие от Гамсахурдиа Военный Совет мятежников не только не клеймит русских оккупантами, но и декларирует, что берет их под свою защиту. (Как можно было допустить до того, что кучка повстанцев «берет под защиту» самую могучую армию в мире, может объяснить только Михаил Сергеевич). А ведь ещё летом, как сообщил мне один из офицеров разведбата, на Тбилисском море происходили вооруженные столкновения между военными и национальными гвардейцами. С обеих сторон имеются потери.

Об этом рассказывала газета Закво — «Ленинское знамя», добросовестно перечислив фамилии всех отличившихся офицеров.

Разведчик посетовал, что после публикации ни он, ни его жена больше не выходят из дома без пистолета и гранаты.

Другой мой информатор сообщил, что летом по заданию из Москвы производилась авиаразведка дислокации Китовани. Она была известна командованию СА. Однако передавались ли эти сведения Гамсахурдиа, сказать трудно.

К январю 1992 года ситуация резко изменилась. В беседе со мной представители оппозиции утверждали, что армия негласно помогает им оружием, что соответствует действительности.

Более того, намекалось, в отдельных операциях принимали участие и бойцы из знаменитого разведбата. Правда, почти одновременно сообщалось, что в событиях на стороне Гамсахурдиа участвует наемники из России и Украины. Называлась даже сумма в пять тысяч долларов США, которую, якобы, нашли у одного из убитых. Но эти слухи ничем не подтверждались. Зато нами зафиксированы рассказы офицеров о многочисленных попытках со стороны оппозиции подкупить их с целью приобретения оружия и боеприпасов. Ко многим военнослужащим обращались с просьбой оказать помощь в обстреле Дома правительства и использовании военной техники.

Причиной же кровавого столкновения между сторонниками и противниками президента называются личные амбиции представителей оппозиции и грубые ошибки, допущенные Гамсахурдиа. Среди последних — гонение на интеллигенцию, приостановление действия законов о печати и политических партиях, аресты вчерашних сторонников, невыполнение предвыборных обещаний, в том числе связанных с приватизацией и раздачей земли, узурпация власти.

В рядах сторонников президента, прежде всего, население Менгрелии, жители сельских районов… Кстати, в Грузии градация между городом и селом проходит значительно более контрастно, чем в России, где в той же Москве половина жителей — это потомки крестьян, сбежавших от ига коллективизации.

Здесь же, как утверждают сами тбилисцы, есть две Грузии — Тбилиси и всё остальное, что именуется провинцией. Увы, столица так и не стала опорой первого президента.

Ещё один грех, приписываемый ему политическими противниками — это встреча с военными, представителями ГКЧП, организованная Асланом. Абашидзе. Считалось, что демократ не мог пойти на подобный компромисс».

Обо всем этом я узнал в самолете от попутчиков — офицеров Закво. Помню, тогда подумалось, если убивают русских солдат и офицеров, то, каково придется безоружным журналистам? А ведь работать надо в самом пекле…

…Самолет набрал высоту, и я встал с кресла. Оператор Дима Шумов спал сном праведника, зевала Кэто, похрапывали подполковники.

Мы летели на войну, и ещё никто даже во сне не мог представить, чем она обернется не только для нас — всей Грузии!

Я зашел к летчикам и попросил предупредить, когда откроется Тбилиси: нам хотелось сделать несколько планов сверху.

А еще я надеялся выпросить у кого-нибудь открытый газик и проехать на нем под белым флагом по проспекту Руставели. На экране это смотрелось бы очень эффектно.

«Зачем вы приехали?!» 

Накануне отлета я случайно попал на день рождение легендарного Левана Тедеашвили — многократного чемпиона мира по классической борьбе. Званый ужин проходил в Доме архитекторов, что неподалеку от представительства Грузии. В основном гостями спортсмена были тбилисцы. Одни из них называли себя сторонниками Шеварднадзе, другие же убеждали, что лучшего человека, чем Джумбер Патиашвили на свете не сыскать, многие склонялись к мысли — Жюули Шартава — это сильная личность, способная повести за собой народ. И только Звиад Гамсахурдиа не вызывал ни у кого из присутствующих положительных эмоций.

Конечно, не обошлось без утомительных уговоров поднять бокал.

Я парировал тем, что за рулем, но мне немедленно предложили японские таблетки от запаха.

— Они на меня не действуют, — сказал я. — Гаишники определяют моё состояние, когда уже выпадаю на них прямо из машины. 
— А вы не открывайте дверь, — посоветовал заместитель постпреда Заур Месаблишвили. – Сразу деньги через окно протягивайте!

Я последовал мудрому совету и основательно набрался. Но, ещё не дойдя до кондиции, понял — меня здесь просвечивают. Собеседникам хотелось определить мои позиции. Ведь и от них будет зависеть взгляд России на их Грузию.

— Кстати, зачем вы летите? — поинтересовался Заур, подливая мне Киндзмареули. — Какова, так сказать, сверхзадача? 
— Я хочу привести к власти своего знакомого, — сказал я. 
— Кого? Назовите! — заместитель постпреда переменился в лице. Но я только улыбнулся в ответ. Ох, уж мне это грузинское любопытство!

Конечно, я думал о Шартаве и нашей предстоящей встрече. Почему-то верилось, что в Тбилиси, он поведает мне правду о золоте партии, назовет главных действующих лиц этой драмы.

Не мало надежд возлагалось и на аудиенцию президента. Придя к власти, Гамсахурдиа прибрал к рукам архив Комитета государственной безопасности Грузии. А для меня сведения, хранящиеся в нем, по истине бесценны. Быть может, хоть что-то удастся накопать и по, так называемому, биоэнергетическому оружию? В те дни впервые информация о нем просочилась в СМИ в связи с волной повальных «самоубийств» руководителей ЦК КПСС. Все они были причастны к тайне партийного золота.

— Подлетаем, — тронул меня за плечо пилот.

Я растолкал Димку, и мы пошли к летчикам снимать Тбилиси. Самолет сделал круг над кровоточащим городом и начал заход на посадку.

Сейчас главное, чтобы какой-нибудь хороший человек не засандалил бы по нас из пушки. Но в тот раз всё обошлось…

Я взял в руки микрофон и сказал в кадре какие-то слова о войне и Грузии, о том, что сейчас под нами люди убивают людей. Потом мы вернулись в салон и снова пристегнулись ремнями.

«ТУ-154» мягко коснулся полосы и плавно покатил по полю военного аэродрома Вазиани.

Светило яркое солнце. Было, как всегда непривычно тепло для января. Мы вылезли из самолёта и зашагали к проходной. Кажется, добраться отсюда до города будет посложней, чем из России до Грузии.

— АТВ? — переспросили какие-то небритые менгрелы, сидящие в стареньких «Жигулях». — Мы сможем вас довезти только до шоссе.

На нем-то, вспомнилось мне, и убивают. Я открыл дверцу и залез в машину. А что ещё оставалось делать?

Где остановиться в Тбилиси, вопроса не возникало. Надо лишь дозвониться Жюули. Представляю, как он обрадуется! Ведь я сдержал, своё слово, я приехал!

На шоссе мы догнали переполненную пассажирами колымагу, почему-то называющуюся автобусом. Он шел в Тбилиси, и я уговорил водителя взять вместе с нашей видеоаппаратурой и ее владельцев.

Уже на городской окраине послышались выстрелы. Но здесь у станции метро всё было спокойно. Протолкавшись к выходу, я спросил у шофера, одновременно собиравшего в мешок деньги и выпускавшего пассажиров на волю, сколько мы должны за проезд.

Он внимательно посмотрел на меня и произнес:

— Вы — наши гости.

Только теперь я окончательно поверил, что нахожусь в Грузии.

Конечно, ни один телефон-автомат здесь не работал, и пришлось идти в отделение милиции через дорогу. Уж там-то связь наверняка есть. Но напрасно я битых, полчаса барабанил в обитые железом двери. Никто не откликался.

Ну и храбрецы, подумалось мне.

Наконец сбоку приоткрылось маленькое окошечко, и из него выглянул милиционер.

— Мы в политику не вмешиваемся, — сказал он. — Вот телефон — звоните.

Я набрал номер и услышал взволнованный голос Жюули.

— Зачем вы приехали?! Почему не позвонили предварительно?! 
— Так война, Жюули Калистратович, — запнулся я от неожиданности. — Связи с Тбилиси нет. 
— Я ничего не знаю! — продолжал, не слушая меня, Шартава. — Ко мне – нельзя. Позвоните позже…

Послышались гудки. Я положил трубку и закурил. Это что-то новенькое… Куда же нам податься в незнакомом сражающемся городе? И зачем, спрашивается, мы сюда прилетели? Ведь Жюули сам просил об этом!«Владимир Мезенцев — специально для «Российской газеты». 

…Обе воюющие стороны склонны обвинять друг друга в связи с Шеварднадзе, «этой белой лисой Москвы».

При всех многочисленных обличениях бывшего первого секретаря ЦК партии Грузии, сделанных Гамсахурдиа, оппозиционеры отмечают, что Звиад Константинович пришел к власти при Шеварднадзе и Горбачеве и стал терять власть сразу после отставки последнего.

Одновременно следует отметить, среди членов нового кабинета, вошедших в правительство Китовани, есть люди, добившиеся успеха при Эдуарде Амвросиевиче и лишившиеся своих постов при Гамсахурдиа. Не вызывает сомнений, что Шеварднадзе оказывал им поддержку и держал руку на пульсе готовящегося мятежа.

Кстати, по мнению собкора «Комсомольской правды» Сергея Черных, сегодня Э. А. мог бы стать той политической фигурой народного царя, что позволит стабилизировать обстановку в республике. Этого мнения придерживаются и люди, считающие, что «при застое было лучше». А таких здесь немало…

Сам Шеварднадзе никак не проявляет своей позиции. Его тактикой всегда были выжидание и рассчитанные до сантиметра шаги.

В эти дни мы попытались встретиться с одним из бывших. руководителей ЦК партий Грузии, за которым давно слывет репутация «человека Шеварднадзе в Тбилиси». Об этом позволяют судить и его регулярные встречи с Эдуардом Амвросиевичем на протяжении всего периода работы последнего в Москве. Однако партийный функционер не только уклонился от интервью, но и от встречи с журналистом, несмотря на наше давнее знакомство..»

Кто знает, подумал я, может, на имя самого Шартавы КПСС перечисляла свои деньги? Более доверенного лица для партии сыскать невозможно.

Путч или восстание? 

Перед отлетом Гуджа Джохадзе снабдил меня телефоном своего товарища.

Я перелистал записную книжку и отчеркнул ногтем сделанную накануне запись: Тевзадзе Теймураз + Мака. Домашний телефон 95-71-63, рабочий 30-27-87. 

— Ребята, где вы? — услышал я в трубке незнакомый голос мужчины. — Мне уже передали…. Значит, садитесь на метро… Набережная Камо…

Далее следовал подробный адрес.

Когда мы попали в дом Тевзадзе, Мака уже успела накрыть стол… (Почему я не женился на грузинке?!)

Теймураз лежал в постели с прострелянной ногой.

Накануне нашего приезда бандиты хотели угнать машину. (Причем, чужую!) Теймури выскочил из больницу — он работал главврачом — и набросился на преступников. И в ответ получил автоматную очередь.

Огромная по московским меркам квартира Тевзадзе находилась поблизости от Куры. За ней уже шел бой.

Мы расположились в комнате Теймура — здесь было меньше шансов познакомиться с шальной пулей. Кроме того, под одеялом он прятал двустволку. «На всякий случай».

Хозяин разлил коньяк, и мы хлопнули по первой за знакомство. Потом за Грузию, за мир, за родителей, за детей… И так далее, со всеми остановками…

Тевзадзе был ярым противником Звиада. И нам пришлось выслушать все аргументы не в пользу последнего.

— Это не путч, — говорил Теймураз, размахивая стаканом. — Это — восстание!

Он тоже не сомневался, что и русское командование, и Эдуард Шеварднадзе, приложили свою руку к тбилисским событиям.

Посидев для приличия ещё с полчасика, я кивнул оператору.

— Ну, давай собирайся… Потопали на войну.

На улице уже давно стемнело. Ярко расцвечивая небо цветными всполохами, над Курой метались трассеры. Это напоминало праздничный фейерверк, и было очень красиво. Звук перестрелки доносился всё отчетливей и громче.

Штатив в громоздком черном футляре издали напоминал зачехленный гранатомет. Так по ошибке и замочить могут, подумалось мне.

Сзади нетвердым солдатским шагом следовал Димка. Хороша ему — в армии служил, — завистливо отметил я про себя.

Впотьмах мы добрались до моста.

— Эй, старичок! — закричал я одинокому прохожему. — Как тут до Дома правительства дойти?!

Человек в ужасе обернулся и со всех ног бросился бежать прочь.

— Странно, — сказал я. И поправил на плече «гранатомет». Теперь мы шли прямо на выстрелы.

Штаб Китовани размещался в здании университета марксизма-ленинизма. Почему-то сразу вспомнились рассказы отца о гражданской войне в Испании. Наверное, также выглядели и республиканцы — штатские люди, впервые взявшие в руки оружие — студенты, профессора, рабочие. К тому же грузины очень похожи на испанцев.

Я представился пожилому человеку с автоматом через плечо и сказал, что хотел бы взять интервью у кого-нибудь из руководителей мятежа.

Пройти ночью к президенту по проспекту Руставели было безумием. И я решил перенести визит на завтра.

Меня попросили подождать. Перестрелка усиливалась. В вестибюле, заполненном повстанцами, стоял шум, как на вокзале. Бойцы приходили и уходили в ночь, проверялось оружие, раздавались патроны,

Неожиданно все голоса смолкли. На пороге показался мужчина. Он прошел через весь зал и, остановившись около парня в камуфляжной форме, что-то не громко сказал. Тот закрыл лицо руками и заплакал.

— Брата у него убили, — пояснил мне один из гвардейцев. Одной пулей в сердце. 
— Сколько ему было лет? 
— Восемнадцать.

Больше иллюзий насчет войны у меня никогда не было.

Я представил родителей этого парня — его мать, его отца,

увидел их счастливыми, радующимися первому шагу младенца, первому слову…И вот теперь один миг, одно легкое прикосновение к металлу курка лишила вcю их жизнь смысла…

— Ребята, — сказал нам пожилой боец с автоматом, — сейчас здесь никого нет. Китовани и Джаба дают интервью на телецентре. Мы вас туда отвезем.

Нас усадили в машину «Скорой помощи» и дали на всякий случай сопровождающего автоматчика.

Мы с Димкой разместились в салоне. Выстрелы уже гремели за нашими спинами.

«Рафик» вырулил из укрытия на проспект Руставели. Но машина едва набрала скорость, как перед глазами сверкнула яркая вспышка огня. «Скорую» будто передернуло и, врезавшись во что-то с разгона, она заглохла.

Первым из салона выскочил оператор. Пробежав несколько метров, он укрылся за деревом. «Думал, взрываться будем» — пояснил потом Шумов.

Я доверился его солдатскому опыту и, выбравшись вслед за ним из машины, укрылся поблизости.

Потом подбежали какие-то люди и уволокли на себе водителя. Кажется, его убили.

Лишь утром выяснилось, нам не повезло — напоролись на пушку.

Поднявшись с земли, мы забрали видеоаппаратуру и побрели обратно в штаб Китовани. А что ещё оставалось делать?

В госпитале, размещенном в подвале УМЛ, нам оказали первую помощь. У Димки не разгибалась рука, у меня был рассечен лоб. И первые кадры на нашей кассете сняли доставившие нас сюда гвардейцы Китовани,

Они так увлеклись новой игрушкой — видеокамерой, запечатлевая героических корреспондентов, что мне пришлось их унимать.

— Всё, парни, о’кей, хорошенького понемножку!

Жаль, не записал фамилий добровольных кинооператоров,

а то в титры поставил бы!

Понемногу мы пришли в себя и осмотрелись. За ширмой

сидел заросший повстанец и уничтожал медицинский спирт. Его несколько раз одергивали, но он не обращал на это внимания. Ему было страшно.

Я подумал, что сейчас нам предстоит одним возвращаться по вымершему Тбилиси и тоже захотел выпить.

— Плескани, — попросил я.

Парень отрицательно покачал головой и прижал к себе бутылку.

— Ну и черт с тобой! — со злостью сказал я. — Поканали, Дима!

Все равно оператор у меня сегодня — не работник.

Без приключений мы вернулись на набережную Камо, и уж тут-то никто из нас не услышал отказа. В глазах Маки и Теймураза мы были пострадавшими и нам немедленно оказали помощь. Коньяком!

4 января 1992 года. Тбилиси. 

На следующее утро мы плотно позавтракали и вновь отправились на проспект Руставели. Там в осажденном Доме правительства я должен был взять интервью у президента.

Говорят, История пишется через сто лет. Столько времени требуется человечеству, чтобы остыть от эмоций и взглянуть на происшедшее с ним беспристрастно. Мне же, пытавшемуся разобраться в первопричинах грузинских катаклизмов, было отпущено всего полтора года.

3 августа 1993 года в «Правде» (всегда безразлично, где печататься) я опубликую дословно следующее:

«Не всем известно, что в 1991 году в Национальной гвардии Грузии произошел раскол. Одна часть, во главе с Китовани, ушла из казарм на Тбилисское море и спустя несколько месяцев совершила государственный переворот. Другая часть под командой Кобалии сохранила верность законно избранному правительству, до сих пор считая Гамсахурдиа своим президентом…» 

Рассказывают, Манана, жена Звиада Константиновича, запустила в Китовани тарелкой, и гражданская война началась.

Спустя неделю, 10 августа 1993 года всё та же «Правда» напечатала моё эксклюзивное интервью с Тенгизом Сигуа после его очередной отставки с поста премьер-министра Грузии. Конечно, в этом материале шла речь и об истоках конфликта.Из досье: 

Сигуа Тенгиз Ипполитович — директор института металлургии, председатель Всегрузинского общества Руставели. Деятельность общества, по словам Сигуа, носила гуманитарно-просветительский, а не политический характер. Однако оно вошло в состав форума, объединившего все оппозиционные партии Грузии.

В 1990 году на форуме произошел раскол. Ряд партий организовал «Круглый стол» — «Свободная Грузия».

В ноябре 1990 года по предложению Звиада Гамсахурдиа Верховный Совет Грузии избрал Сигуа премьер-министром и поручил ему сформировать правительство. (Для справки: и президент, и премьер-министр – менгрелы).

— Господин Сигуа.на этой посту вы находились десять месяцев. Что побудило вас подать в отставку? 

— Причин несколько. Я был не согласен с политикой, проводимой президентом. Он взял курс на изоляционизм, создание государства закрытого типа, что-то вроде закавказской Албании. Сразу были позабыты и предвыборные экономические обещания о приватизации, разгосударствлении, передачи земли в частную собственность.

Гамсахурдиа прекрасно осознал, что социалистический метод хозяйствования, как никакой другой, подходит для единоличного управления.

Большие просчеты были совершены и в кадровой политике. Звиад Константинович мог назначить министром человека даже со справкой об окончании ПТУ. Впрочем, он сам, работавший прежде лишь научным сотрудником института литературы, плохо представлял, что такое государство, экономика, управление.

Гамсахурдиа противопоставил себя и творческой интеллигенции, начав травлю лучших представителей науки, литературы и искусства. Кроме того, он оказался заложником своего домашнего окружения. Жена, ее родственники вмешивались в политическую жизнь Грузии.

От автора. Сразу оговорюсь. Во время социальных взрывов и правительственных переворотов, когда нация распадается на общественные движения, политические партии и вооруженные формирования, существует не одна правда и не две… Истина измеряется горстями автоматных патронов и запалами от гранат. А человеческая жизнь бывает оценена в одно словечко «Пли!» Так, увы, обстоит дело и в Грузии».

Я проклинал себя за то, что ни разу не был здесь в период правления Гамсахурдиа, которому, похоже на всё, приближался конец. О нем нельзя судить с чужих слов — надо было самому, на собственной, шкуре всё прочувствовать. И ни при каких условиях не принять этой резни.

Когда я вернусь в Москву, мне представится две минуты живого эфира на «Маяке». Что я мог сказать тогда людям?

Я говорил о том, что свержением президента всё не кончится, что гражданская война охватит всю Грузию, что репетиция прошла в Тбилиси, а премьера прогремит в России.

До расстрела нашего Белого дома оставалось полтора года.

Ещё я сказал, что как бы я не относился к Горбачеву, но его уход от власти заслуживает уважения. Ведь президент СССР тоже мог пролить кровь и утопить в ней половину России.

Перепуганный ведущий уводил меня на поиски выхода из создавшейся ситуации. Я пожалел его и сказал: «Лишь если в каждом из нас прозвучит хемингуэевекое «Прощай, оружие!», если каждый заречётся дотрагиваться до автомата, беду ещё можно отвести». Но сам я в это уже не верил.

…В тот день, 4 января 1992 года, первый синхрон я сделал на набережной Куры. На другом берегу шел бой, и трассеры всё метались и метались по небу.

Дима снял мой комментарий, сделал панораму, и мы зашагали к знакомому мосту.

Неподалеку от гостиницы «Иверия» нас остановили повстанцы. Шумов вскинул камеру, но они сразу на него закричали. Ребята явно не горели желанием показываться на экране. Они долго и колоритно спорили между собой — потом в эфир проскочил грузинский мат: времени было в обрез и в тот момент в Останкине не нашлось переводчика. Но и в этой брани чувствовалось дыхание войны, опасности, близости смерти. Была правда, про которую давно позабыло Центральное телевидение,

Гвардейцы не хотели сниматься, потому что ещё не знали, кто победит. И если удача оказалась бы на стороне президента, то последствия интервью могли стать для них роковыми.

И всё же оператор не опустил камеры. Накануне мы с ним условились — если меня ранят или убьют в кадре, Димка будет снимать до конца. А шансец, как говорится, был.

По нарастающим залпам мы поняли, что бой за домами разгорается. И снова заспешили на проспект Руставели.

У штаба Китовани стояла пожилая женщина, безуспешно пытаясь пройти в здание. Взяв микрофон, я приблизился к ней. 
— Что вы хотите?

Она заговорила по-грузински, и стало ясно, что без переводчика здесь не обойтись.

— Потеряла сына, — помог мне молодой повстанец. — Его нет ни среди мертвых, ни среди живых…

Он перекинул через плечо автомат и зашагал к машине. 
— Снимай! — толкнул я локтем Шутова. И окликнул гвардейца: — Куда вы направляетесь?! 
— На пост, — полуобернулся он, и его лицо осветилось доброй мальчишеской улыбкой. 
— А где он?

Парень развел руками и рассмеялся. 
— Везде!

Быть может, несколько минут спустя его убили? Или остался жив и сам убивал в Менгрелии и Абхазии? Как знать! Но для моего оператора это был один из самых удачных блицев — не подвели, ни свет, ни звук. И парень вышел отлично — залюбуешься!

Поснимав ещё у университета марксизма – ленинизма (чему там только учили!), мы решили добираться до Дома правительства верхними улицами.

Вслед за нами увязалась и испанская журналистка со своими коллегами. Черт знает, как они попали в Тбилиси?!

Навстречу нашей группе бесконечным потоком шли и ехали местные жители. На перегруженных доверху домашним скарбом машинах, с тележками или просто с пустыми руками люди спасались от беспощадного огня.

С каждым шагом автоматные очереди над нашими головами становились всё более ожесточенными. И я невольно пригибался, отчетливо представляя, как пуля со смещенным центром мне будет рвать лицо. Уж тогда наверняка в кадре не работать.

Я взглянул на испанку и остановился. Неизвестно дойдем ли мы живыми до Гамсахурдиа, а тут такая фактура.

— Послушай, — попросил я, — скажи два слова. Что ты думаешь об этой войне?

Ее родина всегда ассоциировалась у меня с тридцать шестым годом, но не со сталинским, а с испанским 1936-ым, когда мой отец, тридцатитрехлетний капитан «Комсомола», прорвав блокаду, доставил в Картахену танки. 0ни сорвали наступление Франко на Мадрид, на три года отбросив мятежников от стен столицы. Потом был ещё один рейс в Аликанте и Валенсию, отход из Поти, гибель «Комсомола», расстрел экипажа, в последний момент замененный на 30 лет заключения в андалузской каторжной тюръме Пуэрто дель Санта Мария.

Там отец провел почти год. Столько времени

потребовалось нашему правительству, чтобы разыскать моряков и добиться их освобождения,

До последнего удара сердца тот 36-ой и та Испания были бережно хранимы отцовской душой. Теперь его памятью жил я. И сейчас смотрел на иностранку, не ведавшей той войны, словно ожидал, что вместо нее заговорит сам сражающийся Мадрид.

Девушка встряхнула смоляной гривой.

— Это война сумасшедших, — сказала она. 
— Но позволь, — растерялся я. — Только что мы были в штабе Китовани и не встретили среди мятежников душевнобольных. 
— Да, но сам Китовани… Я взяла у него интервью. Целый час он говорил о своей любви к демократии, а потом признался, что его кумир — диктатор Франко.

М-да, такого признания Тенгиз никогда не сделал бы московскому корреспонденту.

Мы не дошли до резиденции Гамсахурдиа считанных метров.

Толпа женщин остановила нас с Димкой и потребовала снять сожженный накануне дом.

Все вместе мы вошли во двор, и Шумов навел фокус. Перебивая друг друга, женщины заговорили о своей трагедии — оказаться без крова среди зимы, среди войны….Что может быть страшней?

Неожиданно откуда-то сверху, с крыши соседнего дома ударили из автоматов. Пули прошли прямо над головами.

— Это они не хотят, чтобы вы показали их художества! — заголосили женщины.

И вновь — автоматная очередь!

— Ну, на этом, пожалуй, закончим, — резюмировал я и на деревянных ногах направился за кирпичное ограждение, будучи абсолютно уверенным, что увлеку за собой всех остальных.

Каково же было моё удивление, когда я обернулся. Женщины, завладев оператором, всё продолжали говорить. Для них это казалось важней собственной безопасности. А автоматчик всё стрелял и стрелял. И спасибо ему — промахнулся!Из интервью Сигуа: 

— 15 августа 1991 года вы подали в отставку. Как развивались дальнейшие события?

— Я вернулся в институт металлургии. Но уже 26 августа Гамсахурдиа потребовал моего ареста. Однако Генеральный прокурор не пошел на сделку с совестью. Тогда 3 сентября президент отдал аналогичное распоряжение министру внутренних дел. Меня должны были взять с минуты на минуту. И всё же мне удалось скрыться. Вместе с гвардейцами я добрался до селения Шавнаба, где дислоцировалась Национальная гвардия (Китовани – В. М.). И с тех пор я был вместе с ней.

По нашим расчетам Гамсахурдиа мог продержаться у власти максимум до марта. Однако ситуация стремительно менялась буквально на глазах.

21 декабря мы предложили открытый диалог. Состоялся митинг у Дома правительства.

— Почему вы не стреляете? – этот окрик Леле, сестры жены Гамсахурдиа, побудил 80 охранников президента открыть огонь по митингующим. Было убито пять человек, многие ранены. Тогда с Тбилисского моря спустилась Национальная гвардия, и гражданская война началась.— Оглядываясь назад, невольно задаешься вопросом: 

неужели нельзя было обойтись без крови, насилия и такого количества жертв?

— Увы, не получилось. 22 декабря Гамсахурдиа связался со мной по телефону. Я предложил ему мирным путем покинуть город. Президент попросил дать гарантии его безопасности. Я сказал, что сяду в его машину и вместе с ним и его супругой доеду до аэропорта. Звиада Константиновича тревожила и безопасность сыновей. Тогда я сказал, что могу оставить мальчиков у себя. Это обстоятельство обрадовало и успокоило Гамсахурдиа. На сборы он попросил 3-4 часа. Позже мне передали, что, разговаривая со мной, президент уже был в пальто. Но жена поломала все планы. И военные действия возобновились».

Мятежники 

Спасаясь от огня, как от дождика, мы с Димкой постучались в какой-то дом. И вот чудо — дверь отворилась! На пороге стояли старик со старухой. С трудом сдерживая слезы, они тоже дали нам интервью.

— Мы боимся выйти на улицу! Соседка вышла — убили! Ребенок улицу перебегал — убили! Хлеба купить не можем!…

Они говорили о том, к чему в Тбилиси уже стали привыкать.

И лампочка на нашей камере не гасла! Я хотел, чтобы люди и те, кто толкает их на смерть, голод, унижения, гибель близких всмотрелись в эти простые лица. И опомнились!

Господи, как наивен я был!

Вернувшись на исходную позицию к штабу Китовани, я решил снять Дом правительства хотя бы издали, с верхней точки.

Поблизости находилась гостиница «Иверия».

Всегда переполненный, не знающий свободных номеров, шумный отель, где прежде велась непримиримая борьба исключительно с путанами, пугал своим безлюдьем, разбитыми окнами и тишиной нарушаемой лишь доносящимися сюда автоматными залпами.

— Ну, что? — спросил я у охранника, пропускавшего нас в здание. — С проституцией теперь покончено?

— Да, — серьёзно ответил он. — Нэ одной блады!

— Молодец! — похвалил я.

На первом этаже находился лазарет. Молодой доктор рассказал, что из Дома правительства стреляют по врачам в белых халатах, не дают оказывать медицинскую помощь раненым, нельзя вынести убитых. От этого парня я узнал о побоище у церкви на проспекте Руставели, об одном русском, помогавшем повстанцам. Он вызывал у них восхищение тем, что под любым огнем никогда не кланялся пулям.

Верхние этажи гостиницы, откуда мы собирались снимать, оказались полусожженными. Все окна в номерах, выходящих на Дом правительства были занавешены. С его крыши снайперы обстреливали «Иверию» трассирующими пулями.

Переступая через размотанные шланги, мы вошли в комнату с обгоревшей мебелью.

— Сейчас я откину занавеску, — сказал я Диме, — и прокомментирую то, что здесь происходит. Ты берешь меня в кадр, а потом уходишь на Дом правительства. Постарайся «поймать» снайпера. 
— А если он поймает тебя, — спросил оператор. 
— Снимай всё, как мы договорились… 
— Не стоит, — сказал сопровождавший нас автоматчик. — Вас убьют. 
— Стоит, — возразил я. — Это продлится одну минуту. Он, — я имел ввиду снайпера, — не успеет. 
— Успеет, — возразил грузин.

Я взял в руки микрофон и откинул занавеску,

Ослепительно яркое солнце ударило в глаза. Зимний Тбилиси лежал под нами, как на ладони. Над проспектом Руставели, его пожарищами тянулся дым. Бесснежный, холодный, безлюдный город, словно впал в летаргический сон.

Напротив нас был Дом правительства, до которого так и не суждено было дойти.

С крыши действительно стреляли. Я понял это по коротким всполохам огня и почувствовал, что от волнения не могу разжать пальцы, вцепившиеся в микрофон. Но я все-таки договорил в кадре до конца, а Димка все снял. Как жаль, что потом в Останкине этот кусок репортажа выбросили в корзину. Режиссер с русской фамилией Антипов, монтировавший программу, посчитал его неубедительным.

…Почти напротив «Иверии» размещалась штаб-квартира Джабы Иосилиани — вора в законе, драматурга и командующего «Мхедриони» Кажется, это здание принадлежало Академии наук.

Перед входом у нас долго проверяли документы, а потом всё-таки пропустили.

В приемной царило страшное столпотворение, и дюжие мхедрионцы выпроваживали гостей прикладами автоматов.

Я снова полез за документами, но мне прокричали, что Джаба занят и не сможет никого принять раньше шести.

В свою очередь, я возразил, что вечером у меня не найдется времени для Иосилиани и пусть он на меня не рассчитывает. Благодаря бдительной охране вместо Мезенцева соратник Китовани получит Парфенова с его «Портретом на фоне» и вместе с Шеварднадзе умоется всесоюзные позором.

У Лёни друг Рейгана, Колля, Буша и Миттерана, а в прошлом – министр внутренних дел Грузинской ССР и человек самого Щелокова, оказался в кентах несусветного ворюги. Впрочем, «скульптор» Китовани тоже тянул срок. Но в отличии от Звиада он был не узником совести, а заурядным уголовником. Под судом находился и нынешний Председатель Верховного Совета Аджарии Аслан Абашидзе. На скамью подсудимых его привели тоже не политические мотивы. Одним словом, Эдуард Амвросиевич попал в хорошую компанию.

Впрочем, как поведает мне поздней в Батуми тот самый Николай Лаврентьевич, что служил начальником приемной Патиашвили, связь Шеварднадзе с преступным миром имеет давнюю историю.

Подсидев Мжаванадзе и став первым секретарем ЦК партии Грузии, бывший главный милиционер республики стал разыгрывать роль борца с коррупцией и преступностью.

В считанные дни в Тбилиси, да и по всей Грузии, пересажали выпускников ПТУ, недавно ставших за прилавки. Зато истинные короли преступного мира — воры в законе стали опорой тбилисского престола.

— Джабу я знаю давно. Это человек трудной судьбы, — сказал Парфенову Шеварднадзе.

Телезрители увидели блатного рядом со «святым». И содрогнулись. Всё-таки в России к ворам и руководителям государства относились не одинаково.

На мой взгляд, сведения начальника приемной достаточно точны: его родной брат — сам вор в законе. И он в свое время помогал Аслану Абашидзе завязывать необходимые связи в Тбилиси.

…Грузинская журналистка сказала нам, что сейчас все руководители мятежа опять собираются на телецентре, и мы помчали туда на встречу с главными действующими лицами.

«Новогодний подарок» 

В октябре 1993 года Останкино напомнит мне Тбилиси. Но в отличие от Москвы с разудалыми омоновцами и спецназовцами в черных масках грузинское телевидение защищали сами телевизионщики — режиссеры, операторы, сценаристы. И никто не прятал своих лиц от видеокамер.

Здесь, как в штабе Китовани. и приемной Джабы было необычайно многолюдно. С помощью грузинских коллег мы принялись отлавливать членов нового кабинета министров и брать у них интервью.

В эти дни бывший военком Шерашенидзе стал министром обороны республики. Он обложил в кадре последними словами Гамсахурдиа и рявкнул, что с фашизмом будет покончено!

Смотрелся министр, облаченный в кожанку времен гражданской войны и широченные галифе, довольно забавно. Говорят, по его поводу Шеварднадзе заметил: «Как он был кавалеристом, так им и остался».

За подлинность цитаты не ручаюсь. Но вот главный режиссер Аджарского телевидения Пата Какауридзе сам поведал мне, что всучил будущему министру пять тысяч. И не попал в Афганистан.

Наилучшие впечатления производил исполняющий обязанности премьер-министра Тенгиз Сигуа. 0н подкупал собеседников столичной интеллигентностью и хорошими манерами. Но и сам не уберегся от прокола.

— Когда захватим Дом правительства, мы не станем судить Гамсахурдиа, — заявил мне премьер. — Он – душевнобольной. Пусть занимается своей литературной деятельностью…

Невольно возникал вопрос. Почему Сигуа не сказал этого раньше, когда, сумасшедший сделал его премьер — министром?

А вот и Генеральный прокурор Размадзе. Он тоже занимал этот пост при Звиаде.

— Почему он вас выгнал? 
— Я сам подал заявление! Гамсахурдиа требовал арестов творческой интеллигенции! Он – диктатор, фашист!

Несколько месяцев спустя я буду присутствовать при телефонном разговоре аджарского диктатора Аслана Абашидзе с одним из лидеров победившей оппозиции.

— Полно, — сказал Аслан, — Гамсахурдиа никогда не был диктатором. Иначе вы все давно сидели бы за решеткой. Вся беда президента заключалось в том, что он не умел управлять, не умел быть диктатором.

В глазах аджарского ставленника Звиад Гамсахурдиа смотрелся большим ребенком — образованным, воспитанным и до глупости порядочным.

«Однажды он выразил сомнения по поводу честности одного из приближенных: «Вы знаете, Аслан, мне иногда кажется, этот человек ради карьеры способен сказать неправду». Я только улыбнулся. Вся Грузия знала, что «этот человек» из-за денег отрежет голову ребенку. Собственными руками!»

Заканчивая тот разговор с Тбилиси, Аслан припугнул невидимого собеседника:

— А если вы не оставите в покое Аджарию, — в голосе уже звучал металл, — я расскажу Мезенцеву, что вы использовали напалм. И назову номер российской части, в которой вы его получили!

В том же Батуми Теймураз Коридзе, а затем один из охранников президента Гога Мухишаврия рассказали о вероломстве Китовани.

— За несколько минут до Нового года в кабинете президента раздался телефонный звонок. «Ребята, говорит Тенгиз Китовани. Скоро Новый год… В конце концов мы все — грузины, все – братья… Сейчас я вам сделаю подарок, который вы не сможете не принять».

Звиад понял всё с полуслова.

— Немедленно — в укрытие! — закричал он.

Удивительно, но нам спас жизнь президент.

Даже в убежище, построенном на случай атомных бомбардировок для коммунистических бонз, мы почувствовали силу сброшенного на нас напалма. Взрыв до основания потряс все здание. Казалось, земля провалилась в преисподнюю, и нет больше ничего на этом свете, кроме огня и грохота.

(Об этом эпизоде я упомянул в «Правде». Однако эта информация никого не заинтересовала ни в нашем министерстве обороны, ни в Кремле. Невольно напрашивался вывод, что санкция на передачу напалма мятежникам санкционировалась Ельциным).

В «Российской газете» заместитель главного редактора Елизавета Леонтьева отклонила мой тбилисский репортаж.

— Ты не открываешь ничего нового, — сказала она. — Я недавно сама была в Министерстве обороны. В конфиденциальных беседах со мной его руководители не скрывали, что поддерживают Китовани.

Конечно, без согласия Ельцина это было бы немыслимо.

Я верил Лизе. В своё время она поддерживала нашу

Межрегиональную группу и того же Ельцина, вместе с ней мы

брали последнее интервью у Андрея Дмитриевича Сахарова — отца водородной бомбы и советской демократии. Стоило ли это делать, другой вопрос. Когда-нибудь история на него ответит.

Я далек от мысли раздавать оценки и развешивать ярлыки типа «хороший Гамсахурдиа», «плохой Шеварднадзе» или наоборот. Это — политика, это война… И они живут по своим законам. А мы — по своим…

«И прокуроры легли на животы» 

Генеральный прокурор сообщил мне, что минувшей ночью звиадисты обстреляли его прокуратуру. Такова была их реакция на его назначение.

Мы решили снять следы обстрела. Размадзе подозвал начальника следственной части Абашидзе (возможно, только однофамилец председателя ВС Аджарии) и распорядился отвезти нас на место происшествия.

На плече у нашего провожатого висел автомат.

-Из вещдоков забрал, — небрежно пояснил он. Господи, и он не наигрался в эти игрушки, подумалось мне.

У здания прокуратуры мы поснимали отстрелянные гильзы,

оставленные сторонниками президента, очевидно, специально для нашей съёмочной группы. (Кстати, самого Размадзе в прокуратуре тогда не было). Потом зашли в здание.

В кабинете Генерального прокурора Абашидзе поведал

нам жуткую историю.

Поздним вечером проходило заседание коллегии. За длинным столом собрались убеленные мужи грузинской юриспруденции.

Я никогда не позволю себе поверить, что кто-нибудь из них брал взятки, по первому окрику из ЦК засуживал невиновных, направо и налево раздавал срока ради личного благополучия. Напротив, я был убежден, что все они – кристально-честные коммунисты, беззаветно и самоотверженно служившие только одному Закону. И вот на тебе — благодарность народа!

Когда за окном раздались первые выстрелы, прокуроры легли на животы и по одному стали выползать из кабинета.

Рассказывая об этом, начальник следственной части с трудом сдерживал слёзы. В его голосе звучал надрыв. Но Абашидзе сделал над собой усилие и сдержался.

Несколько месяцев спустя на одном из банкетов в Аджарии я выдам эту историю на голубом глазу Джабе Иосилиани. И пойму — лучших именин сердца для члена Военного и Государственного Советов никто не устроил бы! Вор в законе был в восторге! Он всегда умел ценить юмор.

— Ну, а теперь, — сказал Абашидзе, когда съёмка закончилась, — я приглашаю вас в гости. У нас так принято.

Димка толкнул меня в бок. 
— Не люблю я эти халявные дела. 
— Молчи, — шепнул я. — Мне очень хочется посмотреть, как живет начальник следственной части тбилисской прокуратуры.

Вскоре ведомые им «Жигули» остановились у обшарпанного блочного дома. Лифт, естественно, не работал.

— Честное слово, не знаю чем вас угощать, — перешагивая через ступеньки, сокрушался Абашидзе. — Не обессудьте — война!

Мы прошли ещё несколько пролетов, а хозяин всё оправдывался: 
— Нет, водка у меня есть, виски есть, шампанское есть, вино есть, но вот продукты ….

Неожиданно он ударил себя ладонью по лбу. 
— Совсем забыл! Мне же вчера теленка прислали.

Квартира, обставленная великолепной мебелью, поражала своими размерами. Вообще должен сказать, зрелище грузинских жилищ действует на москвичей приблизительно также, как на продотрядовца вид зажиточного крестьянина, поедающего в голодный год жирного гуся. Но мне самому всегда нравился простор и культ грузинского дома, позабытый нынче в России.

— Ни удивляйтесь, что столько много комнат, — словно извиняясь, произнес главный следователь Тбилиси. — Мы — грузины — очень гостеприимные. Это всё для гостей.

Тут Димка не удержался и ляпнул, что он тоже очень гостеприимный, но живет в хрущебе, где приходится спать с

женой в передней, передняя у него — в кухне, кухня – в коридоре, а коридора как бы и совсем нет.

Жена Абашидзе накрыла стол.

Кроме, теленка, на нем было всё, чтобы, накормить обе национальные гвардии республики вместе взятые. Но женщина всё равно делала вид, что ей неловко:

— Если бы раньше я такой стол накрыла, меня муж из дома выгнал бы.

Как впоследствии я смог убедиться, грузины не утратили прирожденного гостеприимства в эти суровые дни. И хлеб, которым с нами делились минувшей ночью повстанцы Китовани, ничем не уступит такому же хлебу в префектурах Зугдиди и Поти, где обосновались ярые сторонники президента.

— Что за время, Господи! — сокрушалась хозяйка. — Этот Гамсахурдиа всех перессорил. Даже в нашем доме соседи переругались из-за этой политики. 
— А как вы относитесь к Шеварднадзе? 
— Не знаю… Здесь ему многие не могут простить ту историю с самолетом…

Я понял, что она имела в виду. Кажется, это было в восемьдесят четвертом… Дети высокопоставленных тбилисских бонз инсценировали свадьбу и проникли в самолет с оружием. Там они потребовали взять курс на один из заграничных аэропортов. Но не получилось…

Спецназовцы захватили ребят. Среди пассажиров, экипажа и самих угонщиков имелись жертвы.

Вскоре после этих событий я побывал в Тбилиси и тоже едва не стад жертвой: на спецконтроле: в аэропорту у меня чуть не отобрали бутылку чачи, накануне подаренную знатным руставским сталеваром и депутатом Верховного Совета СССР Годердзи Севастовичем Панчвидзе. Ну, а если серьёзно…

Информация о захвате самолета была полузакрытой. И только грузинские СМИ размахнулись на целые развороты. На них запечатлелись свидетельства очевидцев, фоторепортажи, комментарии…

Дело казалось ясным, как Божий день. Зажравшиеся сынки захотели красивой жизни.

— Это не так, — сказала жена Абашидзе. — У них у всех была возможность без хлопот уехать в любую страну. Но они пошли на этот политический демарш. И расправа над ними выглядела, как возмездие Шеварднадзе, кара Системы.

— Мы все в Тбилиси хорошо знали этих детей, — продолжала она. — И то, что с ними сделали — ужасно! Им даже отказали в медицинской помощи.

Звонок в дверь не дал ей договорить. В комнату вошел и занял место за столом новый гость — бывший прокурор Тбилиси. Конечно, в профессиональном плане меня не мог не заинтересовать этот невысокий, говорящий вполголоса человек. Ведь после известных апрельских событий он арестовывал Гамсахурдиа.

— Вы знаете, — спокойно произнес он, — если мы его и допрашивали, то делали это как бы снисходительно. Ведь в наших глазах Звиад был единственным грузином, который говорил правду за всех нас.

Мы засиделись у Абашидзе. Но я был доволен. Постепенно, из маленьких штрихов складывался неповторимый портрет Тбилиси января 1992–го… Когда год спустя я снова попаду сюда, это будет уже совсем другой город.

Взглянув на Диму и выпитые бутылки, я стал прощаться

с хозяевами. Иначе мой оператор сейчас расскажет о себе и своей теще еще что-нибудь интересное.

Прощание с Тбилиси 

В эти тревожные дни дом Тевзадзе стал для нас поистине родным. По сути Теймури и Мака приняли двух совершенно незнакомых людей, бескорыстно разделив с нами и свой кров, и свой хлеб. Такое не забывается.

Конечно, с нами им тоже было поспокойней. В Тбилиси уже открыто шли грабежи, привычными становились налеты на квартиры, а угоны машин, кажется, уже никто не считал преступлением.

Вечером я позвонил Жюули.

— Вы не вовремя приехали, — вновь услышал я его взволнованный голос. — Мы не сможем встретиться… Мои люди устроят вас в гостиницу… Вы знаете, где находится «Аджария»?

— Жюули, я звоню, чтобы попрощаться. Мы завтра улетаем.

Я положил трубку на рычажки и задумался. Кем был для меня этот человек? Кем он был или мог стать для Грузии? Кто же он — безликий функционер или лидер, способный вести за собой народ?

Безусловно, на политической сцене, где ставили свои драмы Патиашвили и Гумбаридзе, Гамсахурдиа и Китовани, Иосилиани и Абашидзе, Попхадзе и Кобалия, ему было не место. Как и Звиада, его губили порядочность и нерешительность,

Для меня до сих пор остается, загадкой, как предельно

осторожный Шартава принял предложение Шеварднадзе и в роковые часы стал последним председателем Совета министров. Абхазии (с грузинской стороны).

Слепая вера в кумира сгубила не только Бориса Пуго, преданного Горбачевым.

Помню, Аслан Абашидзе, питавший глубокую неприязнь к Шартаве, объяснил назначение Жюули тем, что на его предшественнике было слишком много крови, и Тбилиси попросту решил смикшировать ситуацию.

Беженцы рассказывали мне, как изменился Сухуми сразу после приезда нового премьер-министра.

В городе стали наводить порядок, убирать улицы, вывозить из дворов мусор, который годами не убирался. До падения

Сухуми оставались считанные дни. И Шартава стал последней козырной картой Грузии в этой войне.

На первом этаже здания Совета министров уже шел бой, а Жюули ещё надеялся, что его не бросят в беде.

Пленного Шартаву застрелили по дороге в штаб. Как это произошло, неизвестно. Но даже Ардзымба выразил сожаление по поводу происшедшей трагедии,

Говорят, русские умеют лучше умирать, чем жить. Но выходит не только русские…

Своей гибелью Шартава искупил все свои грехи и ошибки, в той или иной степени свойственные каждому из нас. Как жаль, что расплатиться за них пришлось жизнью.

Я всегда завидовал Жюули. У меня никогда не было такого преданного брата как Сосо.

Перед отъездом из Тбилиси мы здорово надрались с Теймуразом. Я первым сломался и завалился спать в комнате, подверженной наибольшему риску обстрела. Все-таки грузинский коньяк — это напиток воинов.

По телевизору шла программа Авторского телевидения. И поминая события в Тбилиси, ведущий Ваня Кононов сообщил, что спецкор и оператор «Новой студии» сейчас находятся в районе боевых действий, и их (то есть наша с Димкой) судьба вызывает тревогу.

— Они здесь! — закричал Теймури. Но ни я, ни тем более Ваня Кононов его не услышали. Героические корреспонденты дрыхли.

Рано утром мы попрощались с Тевзадзе. На командировку Малкин отпустил нам считанные дни — он боялся, что материал устареет и его не удастся продать за валюту, которую мы с Шумовым, естественно, не увидим.

На перекладных мы добрались до воинской части. А уж оттуда нас доставили в Вазиани. Но самолетов не было… Никто не собирался лететь в Москву.

Военные разместили меня и оператора в офицерском общежитии. И только там я впервые почувствовал себя настоящим оккупантом.

Среди зимы помещение не отапливалось. Из кранов не текла не только горячая, но и холодная вода. В помещении было студеней, чем на улице.

Так жили сотни и тысячи офицеров, их семьи. Жили с маленькими, порой грудными детьми.

Иногда кого-то из военных убивали, и вдовам подчас некуда было уезжать из этих убогих жилищ.

День проходил за днем, а выбраться из Вазиани не представлялось возможным. От тоски мы спасались в харчевне с гордый именем «Кооператив», добросовестно топя вместе с офицерами свои неудачи в вине.

Уже здесь я узнал, что президент покинул Дом правительства. И его отъезд, вернее, бегство моментально обросло самыми невероятными слухами, предположениями, ложью. Тбилисские газеты, радио и телевидение снова передергивали правду.

Гражданская война в Грузии началась…

27 сентября 1993 года 

В 1995 году, перед публикацией этих заметок в газете «Рабочая трибуна» я встретился с послом республики Грузия в России Важей Лордкипанидзе. Вот что он рассказал:

— Это произошло 27 сентября 1993 года. До малейших подробностей помню тот день. Я возглавлял администрацию главы государства. (Был грузинским Филатовым).

Шеварднадзе находился в Сухуми. И его связь с Тбилиси осуществлялась только по рации, установленной в моем кабинете, то есть все указания правительству шли через меня.

В тот день Эдуард Амвросиевич вышел на связь в 11 часов.

— Ситуация очень плохая, — сообщил он. – Противник уже находится в черте города. Надо принять меры, чтобы спасти Шартаву. Свяжитесь с Пастуховым. Пусть он договорится с Ардзинбой, чтобы тот сделал коридор, по которому мы могли бы вывезти Жюули.

Я сразу же созвонился с заместителем министра иностранных дел России Борисом Пастуховым. С Шартавой его связывала многолетняя дружба. Как известно, в период абхазской войны Пастухов находился в Грузии. Работал над договором между противоборствующими сторонами, призванным положить конец кровопролитию.

Борис Николаевич пообещал уточнить ситуацию в Сухуми и связаться с Ардзинбой. Мы надеялись, что ему удастся спасти жизнь Жюули.

Он перезвонил мне в 11 часов 29 минут. Сообщил, что разговаривал с Ардзинбой, и тот пообещал направить в Сухуми к зданию Совмина группу под руководством начальника службы безопасности и выяснить судьбу Жюули.

Нам ничего не оставалось другого, как поверить ему на слово. Бои в абхазской столице возобновились с новой силой.

В 12 часов с минутами Пастухов снова вышел со мной на связь. «Ардзинба заявил: группа вернулась. Совмин взят абхазами. В здании – только трупы. Но Жюули среди них нет».

В тот день мы все так надеялись, что ему удастся спастись.

Обычно Жюули не носил оружия. И кто-то сказал, что безоружным удалось выйти из здания Совмина с черного входа. Был ли среди них Шартава, мы тоже не знали.

Почему я надеялся на пощаду со стороны сторонников Ардзинбы? Назначение Шартавы на пост предсовмина Абхазии демонстрировало, что Грузия, ее руководство переходит к новому, более лояльному курсу по отношению к автономии.

Достаточно сказать, что все, кто сидел за столом переговоров, были воспитанниками Жюули.

Город бомбили год! Но при Шартаве стали открываться школы. В людей вселилась надежда.

27 июля 1993 года был подписан договор. Согласно ему, по реке Гумиста, которую не могли перейти абхазы, прекращались боевые действия. Из Сухуми выводились наши войска, техника… Россия выступала гарантом.

— Я верю России! – заявлял Шеварднадзе в парламенте. 
— А кто даст гарантию, что гарант сдержит слово? – спросили его. 
— Я, — сказал Эдуард Амвросиевич. – Я несу ответственность перед вами и Грузией.

А вот Шартава не верил. 
— Что вы делаете? – говорил он. – Ведь мы действуем в одностороннем порядке. Войска Ардзинбы не двигаются с позиций!

Но его не послушали.

27 сентября, вечером, ко мне зашел Сосо – брат Жюули. Я его, как мог, успокоил.

Он ушел ободренный, но часа через полтора вернулся. При нем я снова позвонил Пастухову.

Прошел еще час. Неожиданно мне звонит сам Пастухов и рассказывает о состоявшемся разговоре с Ардзинбой. По словам последнего, которым не верю, Шартаву задержали вместе с его личной охраной. Повезли в Гудауты – ставку Ардзинбы

На посту у въезда в город телохранителям Жюули предложили сдать оружие. Произошла перестрелка, в которой и был убит Шартава.

Два дня они не хотели отдавать труп. Но Пастухов настоял, и его все-таки выдали. Через Адлер мы доставили гроб в Тбилиси.

Я уверен, что Жюули был в Гудаутах и его расстреляли по приказу Ардзинбы. Кроме него, решение о расстреле председателя Совета министров принять никто не мог.

Мне передавали, что, когда Ардзинбу спросили, что делать с Шартавой, он закричал:

— Я знаю, что делать с человеком, который не знает, что делать с Шартавой.

Позднее мы узнали: на грузовике Жюули вывезли из города и расстреляли.

Из дневника репортера: 

В те дни я находился в Аджарии. Прорываясь в живой эфир программы «Маяк», орал в телефонную трубку, пытаясь перекричать гул от приближающейся канонады уже у другой реки – Цхеницхали.

Начинался новый виток гражданской войны. Лоти Кобалия шел на Тбилиси…

…Кажется, с момента гибели Жюули миновала целая вечность – столько событий вместилось в короткий промежуток времени, что их хватило бы на десятилетия.

Ему уже было не суждено узнать, как охваченное ужасом население Сухуми бросилось спасаться в горах Сванетии и там, на перевалах и в ущельях людей грабили, насиловали, убивали.

Не ведал он, что командующий звиадистов Вахтанг Кобалия в последний момент откажется идти на выручку Сухуми и повернет свои войска против Тбилиси.

После разгрома повстанцев Кобалия будет схвачен в Киеве контрразведчиками Украины и выдан Шеварднадзе. Теперь тюремная камера Лоти, как еще звали главаря мятежников, быть может, соседствует с одиночкой его непримиримого врага Тенгиза Китовани. В отличие от Кобалии, он пошел на Абхазию, но когда война уже завершилась. И именно за это угодил за решетку.

При невыясненных обстоятельствах погиб вернувшийся в Грузию и возглавивший поход на Тбилиси сам Гамсахурдиа.

Я был одним из последних журналистов, который разговаривал с экс-президентом по телефону.

— Что вы будете делать в случае поражения? 
— Таких вопросов не задают.

Мне показалось, что уже тогда он принял роковое решение.

Постепенно, шаг за шагом Шеварднадзе расчищает политическую сцену от тех, кто посягает на власть.

Единственным непобежденным оппонентом Эдуарда Амвросиевича продолжает оставаться Аслан Абашидзе. И несмотря на то, что со стороны главы государства постоянно звучат в адрес Аслана чуть ли не объяснения в любви, эта игра никого не введет в заблуждение.

Не случайно Абашидзе по моему совету ни разу не рискнул приехать в Тбилиси, и Шеварднадзе сам идет на поклон к Татарину, как именуют Аслана Ибрагимовича тбилисцы.

В одной из передач с участием этих двух лидеров, подготовленной Аджарским телевидением, Эдик смотрелся школьником, внимающим наставлениям мудрого Абашидзе. Надо абсолютно не понимать ни кавказского характера, ни честолюбия самого главы государства, чтобы не отдавать себе отчета: подобного он никогда и никому не простит.

«Шеварднадзе будет помогать вам до тех пор, пока не почувствует, что вы хоть в чем-то сильнее его», — вспомнились мне слова Шартавы, произнесенные при нашей последней встрече.

Он тоже мечтал стать во главе Грузии. Но вряд ли смог бы Жюули вывести свою истерзанную родину на путь мира и процветания. Ведь он сам утверждал: руководить Грузией с ее вечными распрями и не сформировавшейся общностью – куда трудней, чем Россией.

Всю войну он призывал к миру. Он страшился смерти, разгулявшейся по родной земле, и сам принял ее, не взяв в руки оружия. Он служил Грузии, а выходит, что не только ей. Ведь недаром сказано – блаженны миротворцы…

И пусть будет так.

* * * 

…Совсем недавно в одной из московских автомастерских я познакомился с Зурабом Нароушвили. Он поведал мне, что был одним из последних, кто почти до конца поддерживал телефонную связь с Жюули.

Зураб, как и Шартава, был родом из Цхакая. «Еще наши родители дружили. И поэтому их встреча в Сухуми носила особый доверительный характер. Вот что он рассказал:

— В охране премьера было 10-15 человек. Жюули надеялся, что в последний момент к нему на выручку пробьются Каркарашвили или Иосилиани. В 14 часов Шартава позвонил мне домой. 
— На помощь не надейтесь! Спасайтесь сами! – закричал я. Но было уже поздно. Телефонная связь оборвалась.

Однако в 14.15. мне все-таки удалось связаться с Совмином. 
— Не знаю, где Жюули, — сказал заместитель премьера Акакий Гасвиани.

Свидетели рассказывали, что Совмин штурмовали солдаты Российской армии. После операции они немедленно покинули Сухуми. Их сменили казаки, русские добровольцы и чеченцы.

Часть охраны Шартавы – 4-5 человек – расстреляли в парке имени Ленина напротив Дома правительства. Самого Жюули и оставшихся с ним охранников вывезли в район республиканской больницы и держали там часа два. Потом у бензоколонки на трассе Сухуми – Сочи всех расстреляли.По прихоти обстоятельств отлученный от власти Шартава тяжело переживал свою личную драму. Но именно это позволило ему уйти и с политической сцены, и из самой жизни с высоко поднятой головой. На нем не было ни крови жертв 9 апреля, ни трупов, устлавших Грузию за время гражданской войны… 

— Вы – самый сильный из нас, — сказал ему в свое время президент. И был прав. Жюули так и не взял в руки оружия. Почему же Грузия не последовала его примеру?

ЕЩЕ ОДНО ПОСЛЕСЛОВИЕ 

10 июня 2002 года я связался по телефону с президентом республики Абхазия Владиславом Ардзинбой. Между нами произошел дословно следующий разговор.

КОРР. Владислав Григорьевич, сейчас «Рабочая трибуна» ведет журналистское расследование о гибели Жюули Шартавы…

ПРЕЗИДЕНТ. А кто это? Что это за великий государственный деятель, которым заинтересовалась «Рабочая трибуна»?

КОРР. Он был премьер-министром Абхазии с грузинской стороны.

ПРЕЗИДЕНТ. Он не был премьером… Премьера назначает парламент. А его назначил Шеварднадзе.

КОРР. В беседе со мной посол Грузии в Москве Важа Лордкипанидзе заявил, что вы отдали приказ о расстреле Жюули.

ПРЕЗИДЕНТ. Мало ли что может заявить посол…

КОР. ???

ПРЕЗИДЕНТ. Вообще насчет гибели Шартавы имеется официальное заключение прокуратуры.

КОРР. Чьей прокуратуры?

ПРЕЗИДЕНТ. Нашей, Абхазии… Там все сказано. Больше ничего добавить не могу. Ни опровергать Лордкипанидзе, ни оправдываться не собираюсь. В заключение прокуратуры все сказано.

КОРР. Где я могу с ним познакомиться?

ПРЕЗИДЕНТ. Кажется, мы направили его Пастухову… Вообще расследование гибели Шартавы не делает чести «Рабочей трибуне». Лучше расследуйте судьбы тысяч человек, в том числе писателей, ученых, погибших во время войны. Но подобные расследования , в отличие от вашего, не оплачиваются… Впрочем, если хотите, поковыряйтесь…

Лично для меня все было ясно без слов. Поэтому мы не стали следовать рекомендации Владислава Григорьевича и «ковыряться» дальше.

Назвать убийцу – не самая главная задача журналистского расследования. Думается, наша недоговоренность скажет дальновидному читателю больше, чем обличения, которых и без того хватает на газетных страницах.

Найти убийц, чтобы принести их головы на могилу Жюули, — так определяет теперь цель своей жизни его брат – Иосиф Калистратович Шартава. Об этом он заявил сам, посетив на днях редакцию.

Наш гость поведал новые подробности. Оказывается, перед смертью премьер-министра подвергли пыткам. Отрезали ухо, вырвали ногти на руках…

Война есть война. Но глумление над пленными и побежденными всегда вызывало справедливую реакцию всех цивилизованных людей.

В то же время непонятно отношение к памяти погибшего и в самом Тбилиси. Да, там есть фонд имени Жюули Шартавы, выпускается даже газета, но семье не оказывается помощи. Руководители государства позабыли о ее существовании. Как жаль, что в Грузии все ограничивается тостами на поминках – келехи.

Сегодня завершается серия публикаций, посвященная судьбе Шартавы.

Во время публикации этих записок в «РТ» поступило немало откликов от лиц, представляющих и официальный Тбилиси. К сожалению, они также часто носили критический характер.

Я не понаслышке знаю, как болезненно реагируют на Кавказе на каждое печатное слово. Однако даже высокая трагедия, оборвавшая судьбу моего героя, не позволила покривить душой и пойти против правды.

Я не идеализировал Жюули, не творил из него кумира, но я не спекулировал на его памяти, как делают нынче иные, записываясь в самые близкие друзья погибшего премьера.

Как каждому из нас, ему были свойственны малодушие и нерешительность в одни моменты жизни, непоколебимое упорство и безоглядная преданность — в другие…

Я писал портрет человека, который, на мой взгляд, мог, но не стал главой Грузии. Так распорядилась история, и перед ней каждый из нас должен склонить голову.

Сухумская трагедия, дополненная героическим финалом последних часов жизни, ставят Шартаву выше всех политических персонажей, действующих на тбилисской сцене сегодня. Хотя, разумеется, существует и другая точка зрения и на события, и на роль в них Жюули…

Владимир Мезенцев 

«Рабочая трибуна»: 16, 20, 27 мая, 2, 3, 6, 7, 9,10, 14, 21 июня 1995 года.