Павел Никулин — основатель альманаха Moloko plus, спецкорреспондент «Таких дел», журналист, поэт и писатель. Работал в «Московских новостях», «Русской планете», интернет-газете «Бумага». Писал для сайта «Сноб», «Медиазоны», The New Times, портала «Спектр». В интервью для сайта Школы журналистики имени Владимира Мезенцева Павел поделился опытом работы журналистом, дал советы людям, которые мечтают пойти в эту профессию, а также рассказал о трудностях работы в последнее время.

— Павел, вы работали в разных изданиях, от «Московских новостей» до «Таких дел».  Что вас привлекало в каждом из этих проектов? 

— Я действительно работал в разных изданиях. Меня всегда привлекали две вещи. Первое — это отсутствие цензурных ограничений. Не факт, что их не было, но когда я устраивался, мне казалось, что их нет.  Второе — зарплата. Не буду врать, зарплата в «Таких делах» была самая большая, нас даже за это недолюбливали. Из «Таких дел» я как раз ушёл из-за того, что столкнулся с цензурой, причём очень странной — не государственной цензурой, а именно цензурой в интересах разных фондов и благотворительных организаций. Истории надо было подавать не так, как видел журналист, а так, как было выгодно этим фондам, и меня это не устроило. Это противоречило моим представлениям. В целом очень сложно сказать, где было лучше, где было хуже. С особой нежностью вспоминаю «Русскую планету», хотя закончилось там всё не очень хорошо — несколькими волнами увольнений сотрудников и цензурой. Однако мне удалось полностью раскрыть свой потенциал, потому что я работал очень много, у меня был на работе спальный мешок и зубная щётка — я приезжал на работу даже на выходные, потому что не представлял, чем ещё можно заниматься.

— Вы имели возможность работать как в традиционных СМИ, так и в онлайн-изданиях. Какие особенности и преимущества вы видите в каждой из этих сфер?  

— Онлайн-издания на то и онлайн, что они оперативные, быстрые и позволяют получить моментальную реакцию на текст. Это очень круто работает для увеличения публичности журналиста, потому что, если вы работаете онлайн, у вас, скорее всего, есть Twitter. У вас есть социальные сети, где можно разместить свои тексты. Вас быстро узнают. У вас будет какой-то круг знакомых, но это рано или поздно вас загонит в информационный пузырь, и вы будете общаться только с теми, с кем вы согласны, и будет сложно это как-то изменить. В классических печатных СМИ важен бренд. Это такая большая стена, которая защищает и очень сильно помогает в работе. Она помогает в общении с источниками, в общении с собеседниками, и это очень часто разношёрстные коллективы, которые позволяют максимально сотрудничать с разными журналистами. Позволяют максимально прорабатывать темы.

— С какими трудностями сталкивался журналист в России в последние годы? Как они повлияли на вашу работу?

— В России сейчас я сталкиваюсь с самой главной трудностью в последнее время. Это военная цензура. На мою работу она повлияла самым печальным образом. Если посмотреть моё резюме, некоторые мои работодатели сидят, некоторые находятся в эмиграции. Некоторые издания запрещены, признаны иноагентами или нежелательными организациями, и это не очень хорошо влияет на дальнейшее трудоустройство. Плюс, немаловажно, что практически не осталось изданий, которые бы не проводили ту или иную повестку, очень условно можно описать как пророссийскую, проукраинскую, и обе эти повестки на самом деле пропагандистские и подцензурные, и с обеими этими повестками дело иметь не хочется. Проблема, что любой журналист, который не хочет играть в эти игры, он рискует при жизни или посмертно, как Никита Цицаги, стать объектом нападок. Журналисты всерьёз обсуждали, что у него надо премию посмертно отозвать, потому что он посмел работать не только в либеральных медиа, но и в медиа, которые остаются в России. Мне кажется, это важная тенденция, и вот эта поляризация будет только усиливаться. 

— Как возникла идея создания альманаха Moloko plus? Какие цели вы преследовали?

— Эта идея возникла утром в декабре 2015 года, когда я чистил зубы, смотрел в зеркало, собирался на работу и очень твёрдо понимал, что я либо что-то буду менять в своей жизни, либо покончу с собой, потому что мне очень не нравилось моё положение ни в журналистском сообществе, ни в мире. Я преследовал только одну цель — самореализацию, эта цель и сейчас остаётся главной. Мы пытались ставить финансово-экономические цели, но не преуспели совсем, потому что это тоже остаётся какой-то большой загадкой. Самореализация — в первую очередь, во-вторых, создание какой-то альтернативной среды. Какая-то попытка нащупать — некий третий путь развития российских медиа.

— Как вы видите будущее журналистики  в России? Какие тенденции вы наблюдаете?

— Будущее журналистики в России, мне кажется, туманным. Не то чтобы всё очень плохо, пока, мне кажется, нет какого-то просвета. Однако темнее всего как раз перед рассветом. Поэтому, когда поменяется геополитическая ситуация, политическая конъюнктура, я жду взрывного роста новых медиа. Мне кажется, люди нуждаются в этом, потому что ту пустоту, которая образовалась, например, после уничтожения «Эха Москвы» и «Новой газеты», ещё никто не занял, сопоставимый по влиянию и по мощностям. Те ниши, те запросы, которые пока существуют в российском медиапространстве, связанные с мобилизацией, ситуацией на фронте, заполняют люди, которые просто называются журналистами, но не выполняют журналистские функции, выполняют пропагандистские функции в интересах той или иной страны. Всё это говорит о том, что эти пустоты могли быть заполнены нормальным, хорошим медиа, как, например, New York Times. Нам нужно большое, долгое, хорошее медиа с историей. Пока я вижу тенденцию утекания людей в интернет, тенденцию утекания в развлекательные сферы, в корпорат — очень много людей уходит, очень много талантливых редакторов и авторов в итоге оседают в «Альфе», «Яндексе», «Т-банке», «Сбере» — это очень интересная тенденция. Плюс, надо понимать, что мы же не можем рассматривать нашу текущую ситуацию без учёта того, что там, перед 2022 годом, был 2021, до 2021 был 2020, а в 2020 был COVID, и COVID очень сильно повлиял на появление онлайн-профессий и на онлайн-образование. Многие коллеги ещё во время COVID мигрировали в онлайн, что тоже мне кажется важным и интересным.

— Какие ваши планы на будущее? Хотели бы вы расширить Moloko plus или заняться другими проектами?

— Планы на будущее. Хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Я не знаю, какие у меня планы на будущее, но я продолжу заниматься «молоком», поступлю в магистратуру РГГУ на культурологию и буду дальше развивать свой проект. В общем, продолжу печатать, издавать, радовать людей новыми интересными выпусками. Хотелось бы, конечно, устроиться на какую-то другую работу. Потом я открываю HeadHunter и думаю, как хорошо, что мне не надо никуда устраиваться, потому что это какая-то катастрофа, а не рынок труда.

— Что бы вы посоветовали молодым людям, которые мечтают о карьере в журналистике?

— Молодым людям, которые мечтают о карьере в журналистике, я дам 2 совета. Первый — учите английский. Второй — учите языки программирования. Журналистика может выгореть, может не выгореть — это правда, но навыки останутся. Плюс, при общем дрейфе к цифровизации и глобализации, оба этих навыка вам пригодятся, с большими данными вы сможете работать с помощью языков программирования. Я вот ни одного не знаю, кроме BASIC, который в школе мне преподавали. Этого маловато для хорошей карьерной истории. С учётом общего тренда на цифровизацию и глобализацию, английский язык является важным. Как альтернатива, можно выбрать любой другой язык, на котором говорят много людей. В эту пятёрку, кроме английского, входят русский, арабский, испанский, китайский и хинди. Можно их поучить, но тогда уж проще будет учить английский или испанский. Арабский тоже не очень сложный, но я его не учил. Учите иностранные языки и языки программирования, а журналистика к этому ко всему прекрасно приложится.

Корректор: Леся Калегина, студентка первого курса направления «Журналистика» факультета журналистики Санкт-Петербургского университета промышленных технологий и дизайна.