Преподаватель Школы журналистики имени Владимира Мезенцева Олеся Остапчук рассказала о том, как Домжур помог ей найти первую работу, как изменилось её представление о журналистике и каких дисциплин не хватает на факультете журналистики МГУ.

С чего начался Ваш журналистский путь?

В десятом классе я писала тексты для «Вечернего Челябинска». В одиннадцатом уже ходила в Домжур, а на первом курсе учёбы на журфаке стажировалась в «Русском репортёре». Работать я начала в восемнадцать лет после первого курса в лайфстайл-издании «ParkSeason». Там я писала новостные заметки про парки, культурные пространства и киноновинки. Попасть на эту работу мне помогла Школа журналистики. Как-то к нам пришёл гость, Мирослав Чемоданов, который был главным редактором сайта «The Village». Я решила написать ему на Фейсбуке по поводу стажировки, но ответ получила через год, когда уже училась на журфаке. Он тогда работал не в «The Village», а в «ParkSeason» – туда я и устроилась.

Почему Вы решили от лайфстайл тематики перейти на социальную?

С одной стороны, я всегда знала, чего хочу добиться. Ещё на вступительном испытании я говорила, что хочу работать в общественно-политической сфере. У меня и круг интересов был такой – мне очень нравились тексты Светланы Рейтер. Я хотела заниматься расследовательской журналистской, но были и сомнения. Дело в том, что я была отличницей во всех школьных дисциплинах и не знала, в чём именно мои сильные стороны. В журналистке у меня было то же самое – я не могла отказаться от того, что ещё не попробовала. В первый год работы в «Русском репортёре» я вообще писала на спортивные темы: хотя они были околоспортивные – к примеру, среди моих материалов были репортаж с кафедры киберспорта и статья про шахматный бокс. После отдела спорта я пошла в отдел политики РБК как стажёр на расследования. А потом я решила устроиться на работу в лайфстайл-медиа. Вскоре я поняла, что всё это очень мило и здорово. Но сложно смотреть на то, как в журналистской среде кто-то делает мощные расследования, а ты пишешь про зоопарки. Так что я решила перейти в сферу социальной журналистики.

Значит журналист должен попробовать всё, пока не поймёт, что ему по душе?

Пока не попробуешь, не поймёшь, что нравится. По возможности, конечно, здорово попробовать всё. Тем более, когда ты ещё в стенах Школы журналистики. Почему я не хотела стажироваться в глянце и в СМИ, которые пишут про мир звёзд? В одиннадцатом классе я сходила, кажется, на все модные тусовки – и поняла, что всё это ужасно скучно для меня. Но можно было и не метаться. Я от какого-то перфекционизма хотела всё охватить. Когда на журфаке было распределение на модули, я работала на телеканале «Дождь».

Тогда я выбирала модуль из такой логики: «Я же уже работаю на политическом канале, что нового я узнаю на политическом модуле?». В магистратуру я шла на международную журналистику по такому же принципу. Я знала, что не хочу работать в этой сфере, но думала: «Это знания, которые от меня ускользают. Я не разбираюсь в этом – значит и пойду туда учиться». Сейчас я понимаю, что это так не работает. Если я изначально не интересовалась деловой журналистикой и у меня не было хобби изучать финансовую отчетность, то надо было сказать: «Олесь, у тебя прекрасно получается писать рецензии – иди на культуру» или «Ты работаешь в общественно-политической сфере – иди на социалку или на политику». Лучше прорабатывать сильные стороны, чем концентрироваться на слабых.

Изменились ли у Вас представления о сфере после начала работы практикующей журналисткой?

Я прошла через все стадии: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие – и вернулась к тем предоставлениям о журналистике, которые у меня были с самого начала. В одиннадцатом классе я думала, что писать на политические и социальные темы очень интересно. Сейчас я думаю точно так же. До этого были моменты кризиса, разочарования. Но в какой-то момент ты находишь место, которое тебе нравится, и понимаешь, что журналистика такая, какой ты себе всегда её представлял. Но пока ты не найдёшь это место работы, возможно, много раз проклянешь всё это. Когда я была в одиннадцатом классе, мне казалось, что если человек пишет на политические и социальные темы, то основная проблема – давление власти. Журналистов убивают, оказывают на них влияние. Сейчас я понимаю, что большая часть проблем связана с коммуникацией с героями. Все люди разные – могут вести себя неоднозначно. Это было главным открытием для меня.

СМИ, в которых Вы работали, в основном независимые: «Meduza», «Дождь», «Холод». Важно ли вам, чтобы медиа, в котором Вы работаете, было свободным?

В одиннадцатом классе я думала, что у всех свой путь: кто-то пойдет в ВГТРК, кто-то в независимую журналистику. Но сейчас общество радикализировалось. Я, например, не понимаю людей, которые идут работать в RT. Понятно, если человек честно говорит: «Я иду ради денег». Но когда мне говорят: «Я мечтаю работать в программе Соловьёва», я не могу назвать это журналистикой. Любое хорошее издание должно быть независимым. Да, есть СМИ, которые существуют на президентский грант.

У «Русского репортёра» такое было какое-то время. Но это не обязывало их менять свою политическую позицию. Если речь идёт о подтасовке и замалчивании фактов, то в такие СМИ я никогда не хотела и не хочу. Когда я приехала на протестную акцию в Хабаровск, там было много пожилых людей, которые еще недавно смотрели Соловьёва, а тут внезапно стали читать Телеграм-каналы. У них произошёл переворот в сознании. Они мне говорили, что пока речь не зашла о них, им всё нравилось в программе Соловьева. Он ругает Америку – да пожалуйста, их это не обижает.

Он ругает протестные акции в Москве – бабушке из Хабаровска все равно. Она думает, что, наверное, там и правда какие-то враги народа вышли. Но потом, когда арестовали их любимого губернатора Фургала, они поняли на личном примере, как это бывает. Они посмотрели эфир Соловьева про себя. В этот момент у них произошёл слом шаблона. Независимая журналистика нужна для того, чтобы писать про простых людей, которым ангажированные издания не предоставляют трибуну.  

Вы пишете в основном на социальные темы. Сложно ли общаться с людьми, которые находятся в тяжелой ситуации или переживают горе?

Для своего нового материала я работала с героями, у которых незавершенный процесс переживания горя. Бывают такие ситуации, когда близкий без вести пропал, и человек в ситуации хронического горя уже пять-десять лет. С такими людьми непросто общаться. Всегда есть страх, что скажешь что-то не то. На интервью сидишь как на ножах. Иногда понимаешь, что сейчас задашь вопрос, и человек начнёт рыдать.

Дело не в том, что я какая-то злая или бесчеловечная. Мне нужны детали для текста, которые в том числе помогут лучше рассказать историю. Но если человек более мнение адекватный, то все идёт нормально. Просто ты выполняешь ещё какую-то психологическую функцию – в нужный момент нужно поддержать. Ты не можешь, как робот, прийти, зачитать вопросы и бросить героя. Я поэтому, например, не работаю на телевидении. Мне кажется, что там очень мало времени. Нельзя лишние полчаса поговорить с героем. Бывает сложно, когда люди ведут себя неадекватно. Бывает даже, что герои, с которыми общаешься на безобидные темы, начинают жестить. На меня очень часто наезжают. Мы в редакции шутим, что я открываю ящик Пандоры со своими героями. Помогает то, что я какие-то вопросы обсуждаю со своим психологом, а иногда консультируюсь с экспертом о том, как общаться с людьми, которые пережили горе.

Нужны ли на журфаке дисциплины, связанные с психологией, в рамках которых журналистов бы учили общаться с такими людьми?

Мне кажется, очень нужны. Это то, чего мне не хватало. Я в принципе читала много психологических книжек, но это не совсем то. У нас была экстремальная журналистика – но это больше про работу в горячих точках, во время терактов. Это полезно знать, но вряд ли кто-то после сразу журфака отправится освещать военный конфликт. А если и поедет, то он должен будет пройти специальный тренинг. Гораздо полезнее была бы дисциплина про общение с реальными людьми в реальных ситуациях. Про то, что делать, если человек самоутверждается за твой счёт во время интервью; что делать, если он на тебя орёт после того, как ты опубликовал текст; что делать, если он нарушает твои границы. Мне кажется, не хватает ещё того, чтобы студентам объяснили, как писать запрос куда-то, просьбу об интервью. Это те вещи, которые в редакциях обычно стыдно спрашивать, но они необходимы.

Часто ли тексты помогают героям?

Вообще у меня такая цель не стоит. Я знаю, что есть журналисты, которые хотят спасать людей, помогать им. Я от этого дистанцируюсь. У меня классические представления о журналистике. Я считаю, что журналист не должен состоять в партии, организовывать митинги. У меня даже не бывает такого, что я приезжаю на место событий и мне симпатична какая-та одна сторона, а другую я считаю злом. Я стараюсь объективно посмотреть и на тех, и на других. Но тексты все равно периодически помогают. Текст про ОМОН (прим. статья «Там такое братство» для «Холода»), как мне кажется, косвенно повлиял на судебный процесс. Там снова началась работа. И, как минимум, он привлек внимание к этой проблеме. Ещё у меня был текст про моряка, который застрял на нефтяном танкере у побережья Африки (прим. статья «Ефимыч умер» для «Холода»). Как и следует из названия, Ефимыча я не спасла, но его компаньона Министерство иностранных дел вытащило оттуда после моего текста. Тут огласка действительно повлияла.

Приятно, когда тексты помогают. Недавно у меня вышла статья-монолог с главой вертолетного поискового отряда, который работает с «ЛизаАлерт» (прим. статья «Нюансы не важны: ты должен прийти, найти и спасти» для «Холода») Я не знала об этом отряде, пока не начала писать. Теперь если кто-то прочитает текст и у него потеряется близкий в лесу, то он будет как минимум знать том, что есть «ЛизаАлерт» и как максимум, что есть вертолетный отряд, который может помочь.

А может быть эту статью прочитает какой-нибудь богатый человек, который захочет проспонсировать этот поисковый отряд. Косвенная помощь возможна. Но я не делаю её целью, потому что тогда это может превратиться в пиар. Тут часто возникает этический вопрос: нужно ли писать о недостатках героя? Если бы я руководствовалась целью помочь, то, наверное, не была бы объективна.

Есть фандрайзинговые тексты. Их авторы могут видеть какие-то проблемы героя, но скрыть их. Когда я пишу текст, обязательно буду упоминать недостатки героев. Поэтому герои часто и недовольны. Они спрашивают: «Вы что, про нас не рекламный текст написали?». Но потом обычно отходят и становятся довольны. Журналистика должна показывать не идеализированных персонажей, а реальных людей.