Женщина медленно убрала руки от лица. Глаза её были, как бильярдные шары. Казалось, вот-вот они треснут или выкатятся. Болезненная краснота обрамляла маленькие зрачки. Взгляд был каким-то нездоровым, страшно говорить — полоумным.ДОМ СМЕРТИ 
Первый опыт начинающего журналиста. 
ЛБОМ ЧЕРЕЗ СТЕНЫ 

Вот я подхожу к зданию онкологии. Скользнула мимо охраны.

— Девушка! — крикнул мне бдительный страж. (Нет! Так не честно, неужели мой репортаж закончится не начавшись? — мелькнуло у меня в голове). Пройдя немного вперёд, обернулась и вопросительно посмотрела на молодого охранника. И тот неожиданно кивнул, мол, ладно уж, иди.

Внутри меня что-то нервно ёрзало. Боюсь. Да я даже вообразить не могу, что тут делаю… Зачем приехала, если главный врач больницы дала мне понять, что прессу они отгоняют, как надоедливую муху. Я не настырная — я только учусь!

Я ещё не представляла, как мне удастся что-то узнать, но в голове, как на кассете прокручивались слова: «Журналист прорывается туда, куда других не пускают…»

На территории больницы всё было по-гробовому тихо и мрачно. Люди не улыбались, ходили, окунувшись с головой в себя, кому-то звонили по мобильному, нервно разговаривали друг с другом.

Каблуки цокают по асфальту, иду по дорожке. Впереди на лавочке сидит женщина, лица не видно, оно прячется в ладонях. Плечи нервно подрагивают, плачет. Плевать она хотела на меня с моим интервью, сразу поняла я. Но жалость, незваным гостем, проникла в моё встревоженное сердце:

— Извините… Вам плохо? — спросила я. Ответа не последовало. — Может, помочь?

Женщина медленно убрала руки от лица. Глаза её были, как бильярдные шары. Казалось, вот-вот они треснут или выкатятся, болезненная краснота обрамляла маленькие зрачки. Взгляд был каким-то нездоровым, страшно говорить — полоумным.

Я даже отошла чуть подальше. Руки с синими ветвями жил начали колотить спинку скамейки:

— Уйди!!! Какая помощь?! Каааакааааяя помощь?! — это не голос, какой-то хриплый нечеловеческий вой.

К ней подбежал мужчина и зло бросил мне: «Ну что уставилась? Интересно чужое горе?»

Под кожу пробралась жгучая змейка страха. Не ожидала. Не могла представить. Что с ней? Почему? За что, свыше людям даются такие тяжёлые кресты. Под их ношей они не то, что идти — пошевелиться не могут. Вот и бьются в бессилии перед будущем. Обречены. Понимают, чувствуют близость страшного слова «смерть»…

Когда вошла во взрослое отделение, не могла отойти от встречи с несчастной. Рядом со мной две пенсионерки покупали бахилы у охранника.

— В какое отделение? — спросил упитанный с пофигистским выражением лица мужчина, сидевший в проходной.

— В отделение ультразвука, — ответили ему пожилые женщины.

Я присела на танкетку. Внутри кто-то злорадно попискивал: «Вот и всё. Похоже, твой настрой иссяк. Не будет из тебя журналиста. Даже пройти через охрану не можешь…» 
КАМЕНЬ ВОДА ТОЧИТ, А ЖУРНАЛИСТА — ПРОМАХИ И ПОБЕДЫ 

Ладно, была не была, скажу тоже, что на ультразвук. Направилась вперёд. Охранник с безразличным выражением лица сонно взглянул на меня. Ура! Меня даже не о чём не спросили! А это было не так и сложно.

Нельзя без эмоций смотреть на эти больничные коридоры. На людей, которые толпятся перед кабинетами. Их настолько много, что не все сидят. Не досталось свободного места даже людям на костылях. Перебинтованные грязными от крови и зелёнки с йодом бинтами из последних сил ждут, когда кто-то освободит место. Среди больных — совершенно молодые девушки. Но глядя на них, невольно отворачиваешься.

Болезненные, как будто уже неживые глаза полные отчаяния изредка поднимаются на меня. Многие сидят в колясках. Есть те, у которых всё тело обвили катетеры. На поясе баночки с какой-то противного серого цвета жидкостью. Взгляд опустился на лысую девушку, которая сидела на танкетке. Её тельце в изнеможении прислонилось к серой стене. Веки сомкнуты. Она беспокойно дремала. Кожа болезненно жёлтая. Стало совсем не по себе.

Через 15 минут разговаривались с бабульками, которых встретила внизу. Сказала, что из газеты, и собираю материл на тему больницы. Те заинтересовались. К моей большой радости мои собеседницы оказались очень разговорчивыми. Я бы сказала чересчур. Они с воодушевлением ответили на все мои вопросы. У одной было ложное подозрение на рак груди, а другая просто пришла с ней к врачу.

Я попросила женщин, с которыми разговаривала, представить меня их врачу, как свою родственницу-журналистку. Они, дождавшись очереди, вошли в кабинет.

Рядом со мной сидел пухленький мужчина лет тридцати пяти. Он выгладил совершенно здоровым. Я бы даже осмелилась сказать — жизнерадостным.

— У вас тут родственники лежат? — без всякой задней мысли спросила я.

Оказалось, у этого мужчины был рак молочной железы! Для меня стало настоящем открытием, что и у мужчин он бывает. До этого времени думала, что это заболевание встречается только у женского пола.

Степан рассказал, что, узнав о диагнозе, он совершенно не впал в депрессию. Он считал, что будет, как должно.

«Конечно, я был очень расстроен, когда мне сообщили, что за болезнь у меня. Но как говориться, с бедову нужно переспать…» Человеком он был, верующим, и поэтому к смерти относился философски. Со мной общался очень энергично. Из знакомых и друзей этот крепкий мужчина никому не рассказал о болезни. Посвятил только самых-самых близких.

Потрясающе! Я бы, наверное, в его положении быть оптимисткой не смогла. Таких, как он, единицы. Все остальные ломаются и падают под своей ношей. Не в силах бороться за жизнь. 
Наконец дверь открылась. Врачиха недовольным взором оглядела толпу. Выходящие из кабинета пенсионерки указали на меня. Врач согласилась!

Я вошла в кабинет.

— Давай быстрее задавай свои вопросы. У меня пациенты, — сказала докторша.

Глаза смотрели с большой настороженностью. Спросила, для какого издания тружусь. Для местной газеты, последовал мой ответ. Не представляю, каким образом мне удалось расположить эту женщину, но мне удалось! Когда она поняла, что мне не нужны никакие врачебные тайны, да и компромат на неё собирать не собираюсь, то успокоилась. 
Как же морально тяжело работать врачам в этом месте, пропускать через свою душу диагнозы каждого пациента.

«Первые месяцы работы мои глаза постоянно были мокрыми от слёз. Приходилось говорить смертельно больному, что он ещё будит жить, хотя на самом деле он обречён. Врачи никогда не сообщают своим пациентам, если их вылечить нельзя. Узнают только родственники. Больному же всё время говорят, что его вылечат…» А как по другому? Главное не сломать дух человека. Ведь медицина постоянно изобретает новые лекарственные препараты. Не исключено, что завтра можно будит спасти того, кто сегодня считается неизлечимо больным. 
Врачи, которые работают долго, привыкают. У них вырабатывается иммунитет не диагнозы, которые они ставят. Сердце покрывается тоненькой плёночной равнодушия. «Если жалеть всех и каждого, самому можно слечь. Но были такие сотрудники, которые приходили работать и уходили. Они принимали всё очень близко к сердцу. Не могли видеть, как реагирует человек на диагноз».

Врач к концу интервью полностью отбросила свою настороженность. Она просила принести ей газету с её интервью.

Совершено не ожидала, что она согласится устроить мне встречу с больными, но она согласилась. 

Нужно быть осторожней. Любой некорректный вопрос – и рана в душе собеседника будет еще глубже.

В палату мне идти не разрешили. Девушку привезли прямо в кабинет, который врач мне выделила для интервью.

Сначала даже не заметила, когда «существо» в инвалидной коляске появилось в кабинете. Вся измученная. Я не могла смотреть на неё. Это настолько убивающее зрелище. Ей всего восемнадцать лет, а она не может ходить. Её диагноз — рак позвонка с множественными метастазами. Врач мне рассказала, какие боли испытывают с таким диагнозом. 
Кожа девушки похожа на печёное яблоко. Воробьиные пальчики ухватились за подлокотники коляски. Как будто она боялась вывалиться. Мгновенье. Мои глаза столкнулись с её. От них исходило столько горя, столько мук и переживаний, которые ей пришлось перенести. Она с какой-то опаской рассматривала меня и неровно дышала. Мне показалось, я чувствую во взгляде крохи зависти. Нет, наверное, это моё воображение. Но это непонятное чувство преследовало меня весь разговор.

Она рассказывала, а я ужасалась. После оглашения диагноза её друзья какое-то время ещё к ней заходили. Потом забыли. Как что-то, что было с ними в прошлом. В будущем они уже её с собой не видели. Перестали приходить в гости. Они не понимали, насколько нужны. Именно в этот период. Отошли все, без исключения. Не бросили только родители.

Были мысли о самоубийстве. Но в то время она уже была прикована к кровати и ничего с собой сделать не могла. А хотела. Девушка призналась, что до сих пор такие мысли не покинули её. Потому что не видела и не видит другого выхода. У неё всё забрали. Отобрали мечты и будущее.

Девушка поделилась со мной всем, что наболело. Всё, что её буравило и терзало на протяжении долгого времени. Это был крик души. Последняя исповедь. «Я никому этого не говорила… Родителям не могу. Другим просто неинтересно, что чувствую…»

Врачи утверждают, шансов у таких больных ничтожно мало. Им остаётся только смириться. Смириться? Смириться со смертью?!. Когда все строят планы на будущее, а она не в силах мечтать о завтрашнем дне… Когда каждую ночь больные этой больницы засыпают и думают: проснуться ли они завтра с утра?

Господи! Это я — то переживала из-за каких-то своих проблем? Винила всевышнего, что даёт мне жестокие испытания? Да разве можно сравнивать мои проблемы и неудачи (которые, как я считала слишком обильные и жестокие) с настоящим горем и обречённостью всех этих людей. Становится стыдно перед ними. За то, что я здорова. За то, что строю планы на будущее. Могу жить, не считая каждый прожитый день. Не думать о том, что он мог быть последним… Они лишены беззаботности. Ведь мысль о скорой смерти убивает. Она раздавливает. Испепеляет все надежды.

P.S. Этот первый репортаж стал для меня великим испытанием. Справилась ли с ним, судить не мне. Но не случайно Господь привел в юдоль скорби. Давайте принимать как дар каждый миг нашей жизни, помнить о страждущих. И помогать. Они ждут нашего слова. 

Юлия КУЗНЕЦОВА, 
Школа журналистики в Домжуре