На самой отдаленной точке острова Шикотан – мысе Край света трудится маленький коллектив. Подчас от него требуется немало мужества и стойкости, чтобы выполнить свой долг. 

Курильские острова. Словно корабли в кильватерном строю, застыли они на восточных рубежах отечества – Кунашир, Итуруп, Шумшу … 56 островов архипелага выстроились в шеренгу длиной 1200 километров! А чуть особняком, во всклоченном штормами море стоит Шикотан или, как его еще именуют Шпанберга, нареченный так в честь первооткрывателя – путешественника и мореходца, капитана флота российского Шпанберга Мартина Петровича.

Спокон веку русские люди, не страшась трудов, учиняли чертежи этих далеких земель, строили тут жилища, промышляли морского зверя. В XIX веке Курилы попали в руки Японии, стали отделять Россию от Тихого океана. После победы в 1945 году Курильские острова, как и Южный Сахалин, возвращены нашей стране и вновь начали заселяться русскими людьми.

Сегодня Шикотан, этот дальний островок на стыке Охотского моря и Тихого океана – сахалинская Мекка для тысяч рыбаков и рыбообработчиков, которые съезжаются сюда на путину.

По ночам на черной воде горят сотни ярких огней траулеров и плавбаз, сухогрузов и танкеров. Когда смотришь на океан с сопки, кажется, это Москва, озаренная иллюминацией, открылась тебе с Ленинских гор – такое сияние вокруг.

Тесен остров в это горячее время. Но вот путина закончилась, ушел на материк последний белый пароход с сезонниками и обезлюдили шикотанские села – Малокурильское и Крабозаводское. Заработали над островом ветры, заревели тайфуны и циклоны. Все чаще начинают завывать пожарные сирены, извещая о приближении цунами. Раз восемь в году население уходит на сопки пережидать ненастье.

Где-то в сиреневом тумане замерли необитаемые острова Грига, Айвазовского, Девятого Вала… А на востоке Шикотана, будто корабельный форштевень сокрушающий накаты океанской зыби, каменеет мыс Край Света. Белой негасимой свечой высится на нем башня маяка Шпанберга. Мимо него широкой столбовой дорогой лежит путь к берегам Камчатки. Здесь приникают к пеленгаторам вахтенные помощники, и чуткие судовые локаторы осторожно прощупывают высокие скалистые берега, о которых в лоции сказано с почтительной осторожностью: окаймлены опасностями!

В таких местах лишь маяк – единственный друг и советчик для мореплавателя. Ничто не сравнишь с его ослепительной вспышкой, коротким и четким радиосигналом. И не раз в туманном мареве, среди неприглядной мглы штурманы всех стран благодарили не только Создателя, но и маячников, которые бессменно несут вахту на Краю Света.

Мы всретились с ним у бронетранспортера. Начальник маяка Шпанберга Евгений Григорьевич Поликарпов, облаченный в штормовку и высокие ботфорты, походил на одного из питомцев гнезда Петрова. Ни дать, ни взять, шкипер с корабля прославленного мореходца, оставленный смотреть за островом его имени. Двухметроворостый, косая сажень в плечах – орел, да и только!

Подстать ему оказалась и его супруга, работающая на том же маяке техником. Лидия Петровна производила впечатление исконно русской женщины – спокойной и величавой, подкупающе бесхитростной и горделивой. Законченный шукшинский образ!

Признаться, меня все интересовало в их судьбе. Великий житейский опыт, накоплен ими за два десятилетия службы вдали от людей и во имя людей. Но, прежде всего, хотелось выяснить, что побудило их – и не на склоне лет, а в молодые годы! – добровольно избрать такую нелегкую долю, оторваться от привычного круговорота человеческого общежития, посвятить лучшее время романтической, суровой и неимоверно тяжелой профессии. И пока мы добирались из Малокурильского до маяка, штурмуя сопку за сопкой, они поведали мне свою удивительную историю.

Сам Евгений Григорьевич коренной москвич с Кутузовского проспекта. И потому, как произносит он на старый лад названия улиц – Охотный ряд, Домниковка, Маросейка – без труда признаешь в нем столичного сторожила. И нынче на Шикотане вспоминаются ему Лужники, когда они не были центральным стадионом, Сокольники без выставочных и спортивных комплексов.

Его отец, кадровый рабочий, трудившийся весь свой век на заводе имени Серго Орджоникидзе, и для сына место в цехе присматривал. Завод о людях заботился: и с жильем помог, и дачный участок выделил – ну, чем не жизнь! Но Женька, как все мальчишки военной поры мечтал о подвигах, схватках со стихией о счастье послужить отечеству. На его глазах к перронам Белорусского вокзала подходили эшелоны с победителями. Хмельные от счастья шли по Москве участники боев за Одессу и Сталинград, Будапешт и Берлин, Курилы и Южный Сахалин… Выцветшие гимнастерки пахли порохом. Горели на солнце медали и ордена. И незнакомые люди обнимались и плакали на московских площадях под звуки победного марша.

Война кончилась, но мальчишки продолжали в неё играть. Им так хотелось быть похожими на героев…

После восьмого класса Женька сбежал в Ростов и поступил в мореходку. Ему не терпелось сразиться с циклонами и штормами. Но вместо этого его заставили зубрить теоремы, писать диктанты и чистить на камбузе картошку. Не сразу он понял, что настоящий героизм не похож на книжный каскад беспрерывных подвигов. Понял, что надо учиться любить свое дело, а не себя в деле. Ведь ремесло – не позолоченная рамка – сам портрет! Но тогда в Ростове слишком тяжелой показалась ему флотская лямка… он вернулся в Москву, соврал приятелям, что срезался на вступительных, а потом в школу пришли документы, и тайна раскрылась. Смалодушничал! Не мог себе этого Женька простить, и сейчас, вспоминая ту давнюю историю, Евгений Григорьевич волнуется так, словно произошла она с ним не на заре юности, а нынче по утру. Не такой человек Поликарпов, чтобы тешить себя поблажками и после десятого класса он принял решение снова отправиться в мореходку, да не в Ростов, а на далекий остров Сахалин. Там, где труднее всего Женька докажет на что он годен.

Бронетранспортер то карабкается ввысь, то сползает с кручи. Двигаемся по бездорожью, порой местами непроходимыми даже для вездеходов. Как только машина выкатила за околицу, перед нами предстал необитаемый остров. Земля Санникова и Робинзона Крузо одновременно! Cопки, реликтовые леса, тиссовые рощи, где возраст деревьев исчисляется не десятилетиями, не веками – тысячелетиями!

На перевале на минуту остановились, вылезли на броню и затихли, подавленные величием природы, её космической безграничностью. Это не то привычное глазу русское раздолье, а что-то совсем иное, пугающее своей грандиозностью, очаровывающее особой неземной торжественностью. Ощущение такое, словно ребенком вошел в огромный древний собор, наполненный могучими и таинственными звуками органа.

Погода не баловала. И день, и ночь дуют тут сатанинские ветры. Не плывут, а мчатся над островом тучи и облака. Вот засияло голубизной небо, брызнуло солнце, а через полчаса заморосил, захлестал дождь, а затем глядишь, и вовсе забуранило.

Дело шло к ночи. И надо ведь такому случиться – бронетранспортер, всхрапнув, остановился в лощине

-Авария, — буркнул Поликарпов, — трос на гусенице намотало.

Помню, невольно подумалось тогда, что среди 250 нехоженных квадратных километров Шикотана отыскать занесенный снегом вездеход будет совсем непросто. Ветер ревел так, что казалось, еще минута-другая и многотонная машина закувыркается с обрыва в океан, вскипающий хлопьями белой пены. Действительно, край света – дальше ведь и земли нет…

Наконец неполадки удалось устранить, и мы двинулись в путь.

-Ну, а что было потом? – пожимает плечами Евгений Григорьевич. – Мореходку кончил, на механика выучился, плавал…

От штормов он не бегал, работы не боялся, и счастье у него всегда жило в ладу с совестью. В общем, справный моряк из Женьки получился, стоящий!

Спокойно с ним плавалось, уверенно. На самом запущенном пароходе машинное отделение у Поликарпова сверкало, как салон на первоклассном лайнере. И капитаны его ценили – такой не подведет.

На берегу парень себя на пустяки не разменивал. Пьянство и морская служба были для него понятиями несовместимыми.

Когда он впервые посватался к Лидии, она не поверила. Слишком блестящей показалась ей партия. Он – моряк, москвич, красавец – таких прежде только в кавалергарды и брали, а она… Сама деревенская, родом из-под Хабаровска, из семьи, где кроме нее, девять детей было. Она, старшая, всех остальных поднимала. А на что Женьке такая обуза? И все сомневалась она в своем счастье, пока не шлепнули лиловые штампы в сахалинском загсе, не гаркнул за спиной: «Горько!» старый боцманюга!

А вскоре после свадьбы Евгения пригласили в отдел кадров. На столе, покрытом сукном, прожженном папиросным пеплом, надрывался телефон. Хлопали двери. И кадровик в потрепанном кителе с ввинченным в него орденом Красной Звезды, надсаживая горло, кричал в трубку, что маячников он рожать не может, что жить на маяках трудно, ужасно трудно, и не каждому такое под силу. Потом, видно, только заметив моряка, он развел руками:

-Вот, брат, дело, какое получается. Неволить тебя не могу, да и гор золотых сулить не стану. Сам видишь, не сладко, но не тушить же нам маяки?

-Не тушить, — сказал Евгений.

Он маялся целую неделю. Как жене про такое расскажешь? Одно дело он, мужчина, ему, как говорится, сам Бог велел быть там, где труднее… А каково ей? Собралась за моряка, а выходит за сторожа? А тут еще ей товарки – будь они не ладны! – все уши прожужжали: «Пускай твой во Владик переводится – там рейсы выгодней, рубли длинней…» А тут ни валюты, ни тряпок – одна зарплата, да и то не ахти какая…

Однако Лидия встретила известие о новом месте работы спокойно. Только спросила: «А мне с тобой можно? Ну, раз «да», то какой разговор? Едем!»

Сейчас, когда я сижу над этими записками в тепле московского жилья, и моя жизнь не зависит от прогноза погоды или штормового предупреждения, думается о том, сколько мужества, выдержки, стойкости требовалось этим людям, чтобы вынести все эти невзгоды, не сбежать на материк, не дрогнуть. А судьба, как океан посылала им одно испытание за другим.

В ту пору, когда еще разрешался промысел, начальник маяка и техник отправились на берег, да и уложили метким выстрелом на льдине крупного зверя. Пошли к нему по припаю, а тут, как на грех сорвался ветер, лед треснул, и понесло маячников в открытое море.

На маяке осталась только одна жена начальника с четырехмесячным ребенком. Много дней прожила она в полном одиночестве и неизвестности о судьбе мужчин. Маяк потух, передатчики не работали. Именно после этого случая вышел приказ обучить всех женщин маячному делу. А тогда она сама чуть не погибла от холода и отчаяния. К счастью, эта история закончилась благополучно. Маячников подобрал теплоход «Красногорсклес», оказал медицинскую помощь. Пришла подмога и на маяк. А ведь все могло обернуться трагедией…

Любая беда имеет способность увеличиваться вдали от людей многократно. Даже зубы подлечить на маяках и то проблема. А тут однажды у старшего техника случился инфаркт миокарда. Что делать? По рации сообщили в штаб, вызвали корабль. Четыре часа пробивался он сквозь шторм. Четыре часа хирург и терапевт передавали по рации советы, и Евгений Григорьевич послушно выполнял все их указания. Только вот сил своих богатырских он не подрассчитал, делал искусственное дыхание, и, надавив на грудь, сломал ребро. Оно стало давить на сердце, но именно это, как объяснили потом медики, и спасло человека от гибели.

В судьбе Поликарповых немало таких историй. Знали они стужу и ураганы, землетрясения и цунами… Но не разу, как бы ни было трудно, не приходило мысли бежать на сияющий огнями заасфальтированный и комфортабельный материк. «Если не мы, то кто же?»

Попетляв меж сопок, бронетранспортер наконец остановился возле маяка. Завершился наш поход, который, не скрою, показался мне совсем не близким.

-Я – ведь умышленно кратчайшего пути вам не показал, — признался Поликарпов. – А то ведь и без того весь Шикотан гусеницами разворочен, гибнет под ними земля…

С досадой Евгений Григорьевич говорил и о том, что весь берег завален тарой и металлоломом, просил «сигнализировать пока не поздно…»

С природой у маячников отношения особые. В их основе взаимовыручка и глубокое знание местных условий. Нельзя не сказать и о великой жизнестойкости этих людей. Ведь жизнь они прожили не на гранатовых островах. Иной раз приходилось ютиться и на голых скалах, и в полной изоляции.

Примерно полгода перевал занесен снегом. И Край Света становится почти полностью изолированным от всего внешнего мира. При нужде здесь в котел могут пойти и чайка, и топорок, и нерпа. Москвич с Кутузовского проспекта умеет и косить, и доить. А его сынишка, двенадцатилетний Толик ружьем владеет не хуже, чем авторучкой.

Сейчас он живет в Малокурильском, учится в шестом классе, но каждое воскресение переходит через перевал проведывать родителей. (Это когда на вездеходе и то рискованно!) Папа и мама заблаговременно сообщают ему по рации прогноз погоды, и мальчуган чешет напрямик через горы и долины.

Места тут заповедные. Благо, что нет ни волков, ни медведей, ни змей, как на других Курильских островах. Не дает им житья здесь ядовитая трава – ипритка. Лишь лисицы уживаются в лесных угодиях. Когда-то умные головы высадили на острове горох. Как только он появился, развелись мыши. А следом за ними и лисы пожаловали. Так без всяких зверосовхозов Шикотан заселился ценным зверьем. Для людей лисы, как известно, опасности не представляют. Но вот кур и кошек рыжие поворовывают.

С утра Толик лишь глаза продерет, начинает обходить свои владения — бухты, островки, сопки. Здесь греются на солнышке королевские крабы, вылезают на звук человеческого голоса любопытные нерпы, вспарывают плавником воду, мчась за добычей, стремительные касатки. Сюда к прозрачным речкам и ручейкам приходит нереститься красная рыба, которая «будто с дурна сама на берег лезет».

Перед ноябрьскими праздниками в парниках снимают последний урожай – редиску, лучок, огурчики. А укроп тут урождается, как в сказке – в рост человека! Гречиха сахалинская, крестовник дланелистый, шеломайник камчатский достигают трех-четырех метров высоты. Сила травяной растительности необъяснима. Стебли медвежьего дудника тут не тоньше молодых деревьев, а диаметр листа белокопытника нередко превышает полтора метра. Это удивительное редкостное явление гигантизма растений до сих пор не изучено учеными.

По осени здесь красным ковром стелится брусника. Прижимаясь к земле, растут морошка и пушица. А кого из натуралистов не поразит встреча с представителями загадочной древней флоры?! Элеутерококк, лимонник, аралия! Из этих ценнейших лекарственных растений Лидия Петровна готовит настоечки, которые по своим целебным качествам могут поспорить с корнем жизни – женьшенем.

Землетрясения на Шпанберге – явления почти обычные. А несильные толчки так те вообще каждый день… Просыпаешься по ночам от того, что койка под тобой подрагивает, словно конь с норовом – вот-вот со спины сбросит.

Однажды пришел приказ срочно покрасить маяк. Ждали, что приедет фотограф, будет его снимать для лоции. Ну, поплевали мужики в ладоши, полезли на купол и только за кисти взялись, а тут, как затрясет! «Думали, костей не собрать – едва слезли!»

Евгений Григорьевич пожаловался мне, что плановый ремонт маяка снова затягивается. Намечался он еще на 1978 год, потом перенесен на 1982-ой. А теперь и вовсе неизвестно. Видно, придется вновь самим башню красить. «Не беда, что за это ни копейки не платят, плохо, что ни кистей, ни краски не дают. Приходится самим у соседей выпрашивать. А ведь раньше присылали специальные ремонтные бригады!»

Дел маячникам и без ремонта хватает. Круглосуточно несутся вахты, ведется наблюдение за океаном, проходящими судами, поддерживается связь с погранзаставой.

Обязанности тут распределены строго. На женщинах лежит приборка помещений, поддержание порядка. На мужчинах – ремонт техники, вся тяжелая работа. Пока перевал не засыпан, надо все завезти, сделать, необходимые запасы, перегрузить уголь…

По крутой винтовой лестнице поднимается на башню, выходим на балкон. И чудится, нет на земле места выше маяка, стоящего на этой скале. Внизу парили чайки не в силах сладить с ветром и достичь хотя бы подножия, внизу оброненной белой нитью на черных камнях изгибался рокочущий прибой. И совсем крохотными виднелись отсюда идущие вдали океанские лайнеры, такие редкие здесь в эту пору.

Не скрывая гордости, Евгений Григорьевич заводит в агрегатную. Она наполнена шумом движка, пронзительными позывными радиомаяка. Здесь все дублировано – батареи, передатчики, лампы.

Лидия Петровна, по-хозяйски обтерев руки передником, рассказывает, как минувшим летом в маяк «залетела молнья, прошла, окаянная, по броне кабеля и расплавила световую маячную лампу». Но в тот же миг заработала дублирующая – с моря аварии никто и не заметил.

Вплотную к башне, как птенцы к орлице жмутся блочные домики маячников, соединенные между собой и маяком ходами-коридорами. Полная автономность! Здесь можно месяцами пережидать снежную осаду, не покидая собственных стен. Тут все продумано до мелочей. На крыше устроены собиратели дождевой воды, которая по специальным отводам попадает прямо в колодец, находящийся тоже под крышей. Есть тут и банька, и кладовая, и необходимый запас топлива.

Посмотришь на маячное житье-бытье, узнаешь поближе людей и невольно залюбуешься ими. За какое дело не возьмутся, всё-то у них ладится да спорится. Даже хлеб испечь, кажется, чего проще, а, поди, попробуй!

Лидия Петровна и тут себе равных не знает. И такой каравай у нее получается душистый и румяный, что не захочешь, а не удержишься и отломишь горячую корочку.

На ужин весь «экипаж» маяка собрался за столом у Поликарповых. Широкими ломтями резалась красная рыба, раскладывались по тарелках кальмары и трепанги, шинковалась морская капуста… Как ходили прежде в гости с патефоном и чемоданчиком пластинок, пришли Надя и Вася Василенко, неся перед собой сверкающий «сильвер».

В Гонконге брал, — как бы, между прочим, заметил Вася, давая понять, что море для него Курилами не ограничивается, мол, и мы поплавали, мир посмотрели. И вот как трофей НТР – модный блестящий стереомагнитофон.

По правде говоря, мне, горожанину, значительно больше понравилось, как Василенко обращается с буренкой. Обтерев привычным движением вымя влажной тряпкой, владелец «сильвера» растолковывал Иванову, только начинающему постигать маячное житье-бытье: «Хватай всей пятерней и тяни вниз пока сил хватит.»

На маяке Василенко устроились со свойственной только украинцам обстоятельностью и домовитостью. О таких и в городе и в селе говорят уважительно: хозяева!

На Краю Света они завели скотину, птицу, кабанчиков. Сейчас на мысе держат четыре коровы, теленка, трех свиней. Молоко перегоняют через сепаратор. Сливки пьют сами, а «очищенное молоко» отдают поросятам. Получается безотходное производство.

Вскоре Василенко собираются уезжать на родину, в Ахтари, к ласковом Азовскому морю. Но пока не пришла замена службу правят так, словно жить им здесь еще долгие годы. На материке у них – четырнадцатилетняя дочь, а с ними на Краю Света – двухлетний Санчик…

Ленинградцы Виктор и Лариса Иванова – самые молодые маячники. Им на двоих, как говорят моряки, пол-ста. Тут же с ними – трехлетняя Анечка. А вскоре ожидается прибавление семейства, и влюбленный муж, нервничая, совершает ежедневные путешествия в больницу, прикидывая дорогой, чем доставлять новорожденного на Край Света – на бронетранспортере или на тракторе.

Сам Иванов – потомственный маячник. Его отец многие годы командует маяком на Монероне. «Серьезный мужчина, обстоятельный… — уважительно отзываются о нем Поликарповы, — Настоящий маячник!»

Целый год Виктор проработал вместе с отцом. Теперь решил проявить самостоятельность, зажечь свой маяк.

По вечерам он тоскует: еще свежа память о Ленинграде. Витя вешает на печку экран, включает проектор. Один за другим вспыхивают на полотне слайды. Вот они с Ларисой на Васильевском острове, вот у Исаакия, вот в Летнем саду, на обсыпанных золотым листом аллеях. Но потом на экране появляются другие изображения. Ивановы на Монероне, Кунашире, Шикотане. И незаметно для себя увлекаясь, Виктор начинает рассказывать, что и Аннушка тут хворает, куда меньше, чем ее городские ровесницы, и молоко прямо из-под коровки что-нибудь да значит, и воздух, разве с ленинградским сравнишь?

По-отечески опекают молодых Поликарповы. Им есть что рассказать, есть чем поделиться. Чего только не было на веку у старых маячников! И сейчас, сидя за черным как смола, крепчайшим чаем вспоминается, как однажды Евгений Григорьевич, молодой в ту пору маячный смотритель, проводил Лидию Петровну на материк. Думал, на несколько дней расстаются, а получилось на несколько месяцев: непогода все пути-дороги перекрыла. И остался Поликарпов на маяке один-одинешенек. И днем, и ночью правил он службу – стоял вахты, топил котел, перезаряжал аккумуляторы. Спать приходилось по два часа в сутки, но он выдюжил. И маяка не затушил, и наутефон ревел так, что стены дрожали – предупреждал суда об опасности.

Разве это не подвиг – тот самый подвиг, о котором столько мечталось в детстве? Ведь, кто знает, сколько моряков от беды, сколько аварий предотвратил…

-Он у меня герой, — сказала как-то о муже Лидия Петровна.

Она произнесла это так убежденно и простодушно, как в деревне говорят о работающем мужике: умелец, мастер, работник.

Живут Поликарповы, конечно, мыслями о Большой Земле, о том, как начнут жить-поживать на пенсии, которая уже не за горами. Но не сомневаюсь, где бы они ни были, Край Света будет вспоминаться с грустью. Ведь счастье, как известно, на прописку не смотрит.

Гостеприимные хозяева оставили на ночлег, постелили в светелке, где вместо старинных ходиков с кукушкой укрепились судовые часы с четко обозначенными спектрами – знаменитыми тремя минутами молчания. Когда к ним приближаются стрелки, смолкают все передатчики, радисты слушают эфир, ждут не грянет ли SOS?

За окном беременной медведицей ревел штормовой ветер, а в это славно натопленной горенке было так славно и покойно на душе, что казалось, тише уголка на всей земле не сыскать. И уже засыпая, я слышал, как за занавеской Лидия Петровна спрашивала вернувшегося с вахты Евгения Григорьевича:

-Жень, сын короля из пяти букв, это кто?

-Принц, — помедлив с ответом, отвечал муж, еще накануне разгадавший все кроссворды в «Советском Сахалине».

Утром распогодилось. Засверкал на солнце снежок, разогнало тучи.

Пока все спали я тихонько поднялся на маяк, распахнул двери и вдруг… У самого подножия присела лиса. Самая настоящая Патрикеевна из сказки. Смотрит прямо, не ворохнется. Но только я схватился за фотоаппарат, а ее и след простыл. Лишь рыжая шубка средь сугробов мелькнула…

Несколько дней спустя я распрощался с Шикотаном. «Коля Мяготин», тот самый теплоход, который стал главным героем арктической эпопеи 1983 года, покидал Курильские острова.

Мы шли в балласте.

-Пустые, как барабан, — ворчал капитан Цикунов, недовольно наблюдая, как судно кренится на 15 градусов то на один, то на другой борт.

На траверзе Шпанберга нас догнал циклон. Теплоход стонал всеми переборками, скрипел каждой заклепкой, вздрагивал под сокрушительными ударами океанской зыби. Иллюминаторы залепило мокрым снегом. Видимость – ноль. И тут вдали, рассекая ночную мглу, вспыхнул огонь маяка. Это было, как рука друга, протянутая нам в трудный час. И переходя с бортовой качки на килевую, зарываясь носом в волну, теплоход низко поклонился маяку…Владимир МЕЗЕНЦЕВ 
Остров Шикотан — мыс Край Света 
Маяк Шпанберга 
Охотское море — Тихий океан 

Газета «Труд», 7 февраля 1985 г.