Доцент кафедры истории и правового регулирования отечественных СМИ МГУ Игорь Юрьевич Говряков поделился своими размышлениями о самом необычном периоде нашей истории, первом представителе «четвёртой власти» и пропаганде.

— Какой период в истории для вас самый особенный и почему?

— Особенный — палеолит. Время, когда в течение нескольких тысяч лет человечество, живущее в среднем по 30 лет, существует на одном уровне культуры. Люди несколько десятков тысяч лет подряд пользуются одним и тем же орудием труда. Единственное, что меняется у человека, это его духовная культура.

  Все эти поколения когда-то выучили, что можно из одного камушка и из другого камушка сделать топор, и им больше для прогресса не надо. При этом они живут, рассматривают звёзды, и считают, что это не звёзды, а какие-нибудь предки медведя. У них начинает работать фантазия, они рассказывают об этом друг другу, не зная, что где-нибудь за горой живут другие племена таких же людей, которые занимаются тем же самым, что и они. Потом их потомки через десять тысяч лет будут делать то же самое, но у них уже будет другое представления о том, что это за звёзды. Они населят свои деревья другими духами.

        Это самое прекрасное, самое значимое, на мой взгляд, что происходило в истории человечества.

— Какие чувства этот отрезок истории у вас вызывает?

— Восхищение и удивление. Как у человека, вообще, может возникнуть желание играть на дудке? Додуматься до того, что можно играть на дудке и извлекать какие-то красивые звуки. Как возникло желание сочинить историю про заведомо неизвестный тебе мир? Можно придумать историю про мамонта, рассказать, как ты пошёл и завалил его, но совсем другое придумать, как, например, какой-нибудь бог-отец создаёт мир и отправляется в плавание… Это же прекрасно!

— Какая роль личности в этот период?

— Никакая. Проблема в том, что мы сейчас с вами живем и не понимаем, что большая часть из нас 500 лет назад уже была бы мертва. Антибиотиков нет, любая инфекция — смертельная болезнь, особенно когда тебе почти сорок. В пятьдесят ты уже старец. Иван Грозный умер в 53 года и выглядел как дряхлый старик. В том же возрасте умер Ленин, но как-то на старика он не похож, а разница всего 400 лет. Когда такая смертность, человек менее привязан к субъекту и больше привязан к объекту, то есть он скорее ассоциирует себя с миром, чем с самим собой. Человек часть общины, часть природы, часть города, общества, семьи. Он воспринимает себя как что-то, что должно оставить нечто после себя, а не как «я».

— Как долго эта характеристика была актуальна?

— Она распространяется скорее на древнейший период. Объективное восприятие никуда не делось в восточных культурах. Наше с вами обычное восприятие личности, как какой-то ценности, это европейская, западная культура. На мой взгляд, японцы так себя не воспринимают. Любой буддист скажет, что это всё чушь. Европейский человек, который вырос на античной культуре, греках, римлянах, на средневековой философии, на христианстве, для него субъектность это ценно. Там, где начинается классический греческий период, можно забыть о том, что я говорил в самом начале.

— Кого вы считаете первым журналистом в истории России?

— Если считать, что церковная публицистика — это действительно публицистика, а я с этим согласен, то массовая коммуникация на Руси началась при Иване III. Это ещё не журналистика, это публицистика, общение на потенциально большую аудиторию. Церковная литература обсуждала общественно важные темы, они касались не только вероучения. Это уже конкретное выяснение отношений между разными слоями общества.

  Если говорить про национального героя, который придумал журналистику в современном виде, — это, Николай Новиков, уже 18-ый век. Журналистика при нём-нечто литературоцентричное, полемическое и злободневное. Церковники, такие как Максим Грек или Иосиф Волоцкий, не писали на сегодняшний день. То, что делал Новиков — это злободневно, это общественное мнение, формирование массового читателя, который решает, что же ему нужно сегодня. Очень сомневаюсь, что при Иване III какой-то обычный человек подумает: «А поразмышляю я, кто же прав — Максим Грек или Иосиф Волоцкий?». В 18-ом веке обычный образованный человек, скорее всего, будет думать о чём-то, что волнует журналиста, который ему об этой проблеме рассказал. Таким журналистом и был Николай Новиков. Ломоносов, писавший журналы, всё-таки не журналист в идеальном понимании, и даже не публицист. Он гений, учёный, научный публицист, но не публицист чистой воды.

— Как вы считаете, со времён Новикова, когда напечатанное слово нанесло больше всего вреда?

— Печатное слово начало наносить вред, или, вернее, когда печатное слово наконец-то сработало — это случай февральской революции. Февральская революция, и впоследствии Октябрьская. С 1905 года появляется свобода слова и вот накапливается критическая масса разных мнений, разные партии, революционные, нереволюционные, умеренно-охранительные и т. д. Они начинают спорить, и у простого человека начинается заворот мозгов. Побеждает не тот, кто предлагает наиболее эффективные стратегии, а тот, кто наиболее убедительно продвигает свою повестку. Побеждает самая простая пропаганда, и в данном случае, самая простая пропаганда была у большевиков. Одна из самых маленьких партий в России смогла прийти к победе в Октябре. Можно по-разному оценивать то, к чему это привело, но это было действительно эффективно. Пропагандистский посыл был найден, теперь люди знают, как других собрать и организовать.

— Должны ли были исторические личности сопротивляться этому пропагандистскому посылу?

— Я не думаю, что пропаганда — это плохо. Она, в любом случае, должна была появиться. Каждый раз, когда человек приближался к тому, чтобы создать газету, изобрести печатный станок и т. д. Мы можем пропагандировать разные вещи, но она вся сделана по одним и тем же законам. Нельзя говорить, что пропаганда — это плохо, она просто есть, как есть понятие «роман», «водоросль». Есть и понятие пропаганды, которое мы можем изучать или не изучать. Как-то относиться к ней… Вот вы ненавидите ламинарию? — Нет. Она плавает в воде и плавает, и это то же самое.

— Когда я спросила про вред печатного слова в истории, какие ещё периоды вы вспоминали?

— Я думал о том, насколько Великая Французская революция от этого зависит, но потом вовремя вспомнил, что речь идёт про русскую историю. Это тоже глобальный пример того, как печать (не самая массовая, но грамотным людям этого хватило) повернула колесо истории не так, как оно должно было повернуться, а так как это нужно было этим людям. Французская революция, Наполеон — тяжёлый период. Нацистская пропаганда — это тоже слово печатное и слово звучащее. С учётом Февральской революции, это три наиболее ярких примера. Навредила ли пропаганда? Гитлеру — нет, с её помощью он добился того, к чему стремился. Это случай, когда наиболее жёстко и глубоко пропаганда подействовала.

Корректор-редактор — Эльвира Нагайцева, студентка второго курса профиля «Журналистика средств массовой коммуникации» факультета журналистики Московского международного университета.