Юрий Кобаладзе закончил факультет международной журналистики МГИМО и в течение многих лет работал в КГБ в качестве разведчика. О том, чем похожи разведка и журналистика и смог ли он перестать быть шпионом, он рассказал слушателям Школы журналистики имени Владимира Мезенцева.

— Около 7 лет вы жили в Лондоне и работали там в качестве разведчика. Почему именно Лондон?

— Когда-то я закончил факультет международной журналистики МГИМО, был определён в агентство ТАСС, затем попал на Гостелерадио (теперь первый канал), а потом был отправлен корреспондентом в город-герой Лондон. Это особая удача, потому что Лондон был и остаётся центром политических и экономических новостей. Оттуда хорошо видны и Африка, и Ближний Восток, и Европа, и Америка. Мне повезло, что я работал там семь лет журналистом на радио и год был ещё и оператором Бориса Колягина. Но все это было мое прикрытие. Я выполнял разведывательные функции под личиной журналиста.

— Ким Филби так же, как и вы, работал в качестве прикрытия в английском издании. Как вы относитесь к тому, что журналистика постоянно используется в качестве прикрытия?

— Часто идут дискуссии о правильности такого сочетания, говорят, что нехорошо разведке использовать журналистику в качестве прикрытия. Главный аргумент в том, что шпион, попадая в редакцию газеты, стремится изменить ее политику. Но на самом деле это не так, потому что перед шпионом не стоит задачи изменить СМИ, его задача — внедриться в коллектив и получить возможность от него уехать за рубеж, чтобы его там восприняли своим.

— В 1991 году Евгений Примаков назначил вас руководителем пресс-бюро разведки. Какие отношения сложились у вас с этим человеком?

— В 1991 году распался СССР и вместе с ним КГБ. Тогда служба разведки стала самостоятельной структурой и ее возглавил Примаков Евгений Максимович. Он вообще легендарная личность, не знаю другого политика, который был директором двух крупнейших институтов, участвовал в парламенте, стал членом ЦК, участвовал в президентском совете, занимал пост директора службы внешней разведки, министра иностранных дел и наконец премьер- министра, и у него были большие шансы стать президентом, если бы не определенные обстоятельства. А начинал он свою карьеру с журналистики, был корреспондентом газеты «Правда». И мне снова повезло, поскольку Примаков назначил меня руководителем пресс-бюро разведки. Впервые в мире, в рамках разведки создали бюро по связям с общественностью и прессой.

— Как вам удалось попасть в журналистскую группу Михаила Сергеевича Горбачева?

— После командировки в Лондон мне стало скучно в Москве, хотя я попал в центральный аппарат разведки, мне хотелось чего-то нового. Я, использовав свои связи, внедрился в журналистские группы, которые сопровождали Михаила Сергеевича Горбачева в таких поездках, как например, встреча с американским президентом. И это тоже был замечательный период моей жизни. Я очень подружился с Горбачёвым, хотя в то время мы и были в разных весовых категориях, он президент, а я просто журналист. Но мы дружим до сих пор, и я отношусь к нему с большим почтением, хотя не все разделяют мою точку зрения.

-Разведчики могут перестать быть зависимыми от своего прошлого?

— Могут. Вот я, например. У меня новая жизнь, я очень горжусь своей причастностью к разведке, но она завершилась, после этого я работал снова в ТАСС, и в банках, и в Х5 Retail Group, и в конце концов вернулся в альма-матер – МГИМО. Я теперь заместитель декана факультета международной журналистики. Так что цикл замкнулся. Но есть такое выражение «once a spy, always a spy» (один раз шпион, всегда шпион. англ.) — имеется ввиду что-то вроде «чёрного кобеля не отмоешь добела». То есть остаются какие-то признаки, наверное, и во мне есть что-то от моего прошлого, но это не значит, что меня разведка по-прежнему использует и даёт мне задания уничтожить МГИМО

— Ваше прошлое помогало в журналистике?

— Журналистика помогала мне в моей карьере и наоборот. Вообще разведка и журналистика во многом схожи. И разведчику и журналисту нужно добывать информацию, единственное различие в том, что журналист несёт ее в редакцию, а разведчик информирует руководство страны для принятие своевременных правильных решений. Может быть такое, что вы будучи журналистом окажитесь в Лондоне, а к вам придёт человек и скажет, что у него есть секрет относительно производства атомного оружия. Что вы будете делать? Кто-то скажет, что он чистый журналист и не нужно ему подсовываться эту шпионскую информацию. Или к вам приходят и говорят, что готовится теракт, условно, против советского посольства. Что тогда будете делать? Есть два пути. Один — связаться с редактором, он скажет, что это глупость его не интересует, а другой, когда в тебе побеждает гражданин, — сообщить в посольство. А кто-то скажет, что не хочет играть в эти шпионские игры, взорвут так взорвут, это не его задача. Это очень сложно и это выбор каждого.

— Но ведь есть журналистские заповеди: «Не наври и не навреди». Мне кажется, в этой ситуации нужно склонятся в сторону «не навреди».

— Я разделяю вашу точку зрения, тоже считаю, что когда речь идёт о высших интересах своих сограждан, страны, посольства, то журналист должен себя подавить и не звонить редактору и писать статью, это слишком горячая тема. Но не все так считают, особенно на Западе столкнётесь с этим. Говорят: «Меня это мало волнует, иди сам в посольство и скажи». По-разному бывает.

Несколько лет назад была история: журналистка даже какую-то премию получила. Представляете она работает фоторепортером где-то на Ближнем Востоке и наблюдает и снимает на пленку убийство ребенка — в него стреляют, он истекает кровью. И делает потрясающий фильм, который выдвигает на соискание (премии), где вот это страдание ребенка. И когда ее вызывают на церемонию получения приза, она отказывается, говорит: «Снимите этот фильм! Я не хочу, чтобы он вообще был». Потому что она считает — аморально показывать на экране вот этот ужас, вот это убийство, вот эту кровь. Кто прав? Она прежняя или она сегодняшняя, которая гордилась, что ей удалось такая журналистская удача? И в то же время показать на экране смерть ребенка, вызывать такие ужасные чувства. Вообще журналист – это выбор, журналист всегда стоит перед выбором, всегда есть выбор, не бывает ситуаций, которые бы не предусматривали бы «а можно так, а можно так», и это твой выбор.

В разведке то же самое. Ты же не ходишь с учебником в кармане, и у тебя не написано: надо делать вот так. Что сегодня, что завтра — всегда ты стоишь перед выбором. Много раз и мне приходилось принимать решение, слава богу, как правило, я справлялся, хватало мне моего ума, чтобы принять правильное решение. Разведка – это очень индивидуальная и коллективная работа одновременно, поэтому за тобой стоят люди, с которыми ты можешь посоветоваться, обсудить.

— Разрешение периодически ездить в заграничные командировки вернувшимся разведчикам обычно не давалось. Но вам удалось его получить. Что в вас было такого особенного?

— Талант, ум, красота…(смеется). Дело в том, что это не совсем так. Действительно, сейчас есть определенные правила, что носителей секретной информации ограничивают какое-то время после того, как ты уходишь из службы — по-моему, пятилетний срок ограничения. Секретной в разведке является только нынешнее, текущее. История разведки, то, что я знал пятилетней давности — здесь очень мало осталось секретного. Поэтому я не могу принести вред и что-то такое напечатать, рассказать американцам то, что они не знают. Таким образом, на меня это ограничение не распространилось. Тем более, что я в течение почти 7 лет возглавлял пресс-бюро службы внешней разведки и был известен всему миру, дал десяток интервью. То есть я уже такой интерес в разведке не представлял. Но есть правило, которые дают ограничение на выезд за рубеж — особенно для действующих разведчиков.

— Вы говорили, что с прошлым разведчика полностью покончено, но в прошлом году в интервью для «Спутника» вы отказались раскрывать свой псевдоним. Почему?

— Наверное, кокетничал. Дело в том, что мой псевдоним англичанам известен. Есть даже книга, где он раскрыт. Так что это никакой не секрет. Просто всем сотрудникам разведки давали в переписке, чтобы не фамилия, а … У меня было Джордж.

— Это потому что вы из Грузии?

— Да, из-за Грузии. Отец у меня Георгий. То есть по многим обстоятельствам я в Англии был Джордж. Англичане об этом знают, поэтому это не секрет.

— После того, как вы закончили карьеру разведчика, приходилось ли вам наблюдать, что за вами следят?

— Я даже, наверное не обращаю внимания. Думаю, что я никому не интересен в России. В Англии я, конечно, соблюдаю осторожность на всякий случай.