В преддверии Международного дня театра мы решили встретиться с актером Мастерской Петра Фоменко Алексеем Колубковым. Алексей учился в Российской академии театрального искусства и начал свою карьеру в театре-студии «Шанс». Сегодня актер работает в Мастерской Петра Фоменко, один из спектаклей с его участием — шестичасовая постановка «Улисс».

— Расскажите, почему вы выбрали профессию актера?

— На то была воля случая. Заниматься театром я начал еще со школьной скамьи. Уроки труда вела учительница Лидия Сергеевна, которая до прихода в нашу школу собиралась поступать в театральный институт. Но обстоятельства сложились так, что Лидия Сергеевна не успела сдать вступительные экзамены, потому что до приезда в Москву она жила в городке под Красноярском и не ведала о том, что у нас экзамены в театральные институты проводятся раньше, чем в другие вузы. Опоздав с поступлением на актерский факультет, Лидия Сергеевна поступила в педагогический университет, после чего устроилась в нашу школу. Она создала в школе коллектив, который назывался театр-студия «Шанс». В театральную студию ходили в основном девочки. Однажды, они позвали меня с собой, и я решил попробовать. Сначала мы показывали наши работы в школе, после — во Дворце пионеров. У нас были то удачи, то поражения, мне было то интересно, то не очень. Когда я учился в старших классах, наша студия вошла в Ассоциацию московских школьных театров, после чего мы поставили более серьезный спектакль по современной пьесе Дмитрия Липскерова «Река на асфальте» и сыграли его на малой сцене театра «Эрмитаж».

В десятом классе мы поехали в гости к Лидии Сергеевне в Красноярск. Дорога на поезде занимает трое суток, и на обратном пути нам достался последний вагон, в котором, кроме нас, никого не было. Проводница разрешила нам открывать заднюю дверь и смотреть на убегающие рельсы. Вот за эту поездку каким-то образом и родилась у меня идея податься в артисты профессиональные. В конце концов, подошел к Лидии Сергеевне с вопросом, как проходит процедура поступления в театральный. Она мне рассказала, и я пошел поступать. Поступил, не сразу. Школу я закончил в 1991 году. А театральный институт — только в 2001. Первые попытки были не совсем удачными.

В 1991 году в государстве начали происходить изменения. Появилась возможность открывать частные учебные заведения. Я поучаствовал в двух первых попытках организации негосударственного актерского образования. Первой было поступление в Московский театральный лицей «Академия», который просуществовал не больше года Хотя, задумки и идеи были прекрасными, и нам даже платили стипендию.

Но прошел год, и стало ясно, что на эту стипендию можно купить лишь пачку сигарет. Один из педагогов решил организовать другую школу, которая называлась «АРТ-школа». Меня позвали туда, я пошел, но через год сказали, что за обучение нужно платить, а средств не было. После этого я поступил в Щукинское театральное училище, полгода учился там, после чего меня отчислили за профнепригодность.

— А как определяется профнепригодность?

— Я думаю, что в Щукинском училище просто такая система: они набирают большие курсы, а выпускают маленькие. Там постоянно идет отсев. Допустим, у нас в ГИТИСе, где я закончил режиссерский факультет, тоже есть мастера, которые выгоняют студентов, но с нашего курса вообще никого не выгнали, за исключением тех, кто не мог учиться по формальным причинам. Например, был один литовец, с которым нам пришлось попрощаться после двух лет обучения, потому что его к нам устроили хитрым способом только на два года, как стажера. Или, к примеру, была итальянка, которую отец после полугода обучения и каникул не отпустил обратно в Россию.

— Вы поступали только в Щукинское училище и ГИТИС?

— Нет. Естественно, пробовал поступить в разные места, как и многие. Есть, конечно, отчаянные люди, которые говорят, что пойдут к конкретному мастеру, но для этого надо быть невероятно уверенным в своих силах. Я пытался поступить во все институты: в Щуку, в Щепку, ГИТИС, ВГИК и МХАТ, как положено. В итоге я поступил только через три года. Где-то работал, весной увольнялся и шел заново поступать – не брали. В 1997 году я наконец поступил в ГИТИС: режиссерский факультет, мастерская П.Н. Фоменко.

Первые два года, если честно, боялся, что снова что-то пойдет не так. Но доучился, после чего Петр Наумович взял работать в театр.

— Как так получилось, что вы закончили режиссерский факультет, а работаете актером?

— Режиссеров всегда набирали очень мало. У нас было восемь студентов-режиссеров на курсе. Раньше их учили отдельно, но Андрей Александрович Гончаров придумал форму совместного обучения режиссеров и артистов. С тех пор стали набирать актерскую группу, и курсы стали состоять из восьми-десяти режиссеров и тринадцати-пятнадцати актеров.

— Актерам и режиссерам преподают разные дисциплины, верно?

— Да. У режиссеров есть дополнительные лекции, например, практическая режиссура. Режиссерам можно было не посещать такие предметы, как танец и вокал. А на все остальные занятия мы ходили вместе. Главное для режиссеров – это самостоятельная работа. Мне было очень удобно учиться на режиссерском факультете, который предлагал много возможностей для развития творческих способностей. А сам по себе я скорее артист-исполнитель.

— То есть, в большей степени, вы не режиссер, а актер?

— Я вообще не режиссер. У меня в дипломе написано, что я артист театра и кино, но выпускник режиссерского факультета.

— А вы согласны с таким мнением, что актеры с театральным образованием более универсальны, могут играть как в театрах, так и в кино?

— Насколько я знаю, у нас никогда не было отдельного, специфического образования только для киноактеров. Говорят, что раньше во ВГИКе уделяли внимание специфичным киношным приемам – работе с камерой и т.д. Но вроде бы сейчас актеров учат примерно по одной программе, исключая, естественно, различия в методах конкретных мастеров.

— У вас были знакомые, которые вас отговаривали стать актером?

— Меня отговаривали родители, даже когда я уже работал в театре. Отец предлагал пойти работать к нему, говорил, что артисты живут плохо. А знакомые, наоборот, хвалили мой выбор и подбадривали.

— У ваших родителей творческие профессии?

— Нет. Отец у меня — инженер-проектировщик. Он человек активный, продвинутый, в 1991 году начал собственное дело. Сейчас возглавляет проектную фирму, делает большие красивые дома, например, «Алые паруса», «Триумф Палас».

Мама закончила железнодорожный техникум, работала диспетчером, а когда родилась сестра, она пошла работать в детский сад. Когда я заканчивал школу, она перешла работать завхозом в детский дом. Так что, никакого отношения к творчеству мои родители не имеют.

— Вам интереснее учиться или работать в театре? Студенты театральных вузов работают на сцене во время обучения?

— Случается по-разному. Моя однокурсница Ира Пегова, учась на четвертом курсе, уже играла здесь, в театре. На тот момент в Мастерской была очень маленькая труппа, и ее позвали заменить ушедшую в декрет коллегу. Самому мне не доводилось играть во время обучения. Но у нас было девять дипломных спектаклей, поэтому всю вторую половину четвертого курса мы не столько учились, сколько ставили спектакли. Выходило по пятнадцать-двадцать спектаклей в месяц.

— А какие пьесы вы играли?

— Абсолютно разные. Островского, Ибсена, Стоппарда, Вампилова, современные пьесы, рассказы Чехова. «Русалку» Пушкина мы играли на втором и третьем курсах, но к четвертому, по желанию режиссера, закрыли. Один из лучших спектаклей – «Фро» по Платонову.

— Роли, которые вы исполняли, были разнохарактерные?

— Да. Это, кстати, и есть ответ на вопрос о том, что интереснее: учиться или работать. В любом театральном институте учиться очень интересно, потому что есть возможность попробовать все, вне зависимости от того, что о тебе думает режиссер. Ты можешь взять и сделать что-то сам. У тебя даже может получиться целый спектакль. Жили мы, конечно, семестрами и работали на экзамен. Всем же нравится, когда приходит зритель. Наши постановки были экзаменами по актерскому мастерству. Первые два года – это маленькие этюды, отрывки. А два оставшихся – целые акты и даже спектакли. Поэтому учиться, наверное, интереснее. Потом начинается профессиональная деятельность, и этим все сказано: и слово казенное, и обязанностей возникает много. Если театру нужно, чтобы ты играл роль – будешь ее играть, ведь это твоя работа.

— У актеров, работающих в театре, есть возможность поучаствовать в разработке постановок спектаклей?

— У нас, в отличие от многих других театров, есть практика, когда можно сделать что-то самому, показать, и, если постановка понравится, то работа над ней продлится. Возможно, даже получится спектакль. У нас есть несколько спектаклей, родившихся из самостоятельных работ, показанных на «Вечерах проб и ошибок», которые придумал Петр Наумович. Это такие дни, когда мы собираемся и показываем свои работы друг другу. До сих пор есть такая возможность. Например, спектакль по Гоголю, который мы собираемся показать второго июня, вырос как раз из такой вот самостоятельной работы. Это будет очень необычный спектакль. Евгений Каменькович, наш нынешний художественный руководитель, сказал, посмотрев, что «у этого спектакля будет 50% горячих поклонников, 50% — ярых ненавистников».

— Такие показы и сейчас называют «Вечерами проб и ошибок»?

— Формально — да. Когда эта традиция зародилась, назначали день, и все по очереди показывали свои отрывки, работы, наброски. Сейчас обычно происходит иначе: кто-то что-то придумал, показал товарищу, тому понравилось, начали работать. Далее опять-таки назначается показ, собираются все, кому интересно, и в итоге руководство решает, что из этого может получиться. Если ничего толкового — насладились и забыли. Если же это интересно, предлагают работать над этим дальше.

— У вас в театре есть детские спектакли?

— Да, «Алиса в Зазеркалье». Хоть он и рассчитан на детей, взрослым его смотреть тоже интересно. Лично я, когда его смотрел, искренне смеялся. Совсем маленьким бывает трудновато смотреть этот спектакль, потому что он идет довольно долго. Сейчас наш худрук делает спектакль «Капитан Фракасс», который, предполагается, будет интересен для просмотра всей семьей.

— А вы сами участвовали в спектаклях для детей?

— У нас в театре он пока один, и мне не довелось в нем играть. Петр Наумович набрал несколько лет назад специальный курс стажеров. Люди приехали пробоваться со всей страны. Тогда набрали семнадцать человек, из которых в театре осталось двенадцать. Они все совершенно разные: из Питера, из Саратова и даже иностранцы. И в «Алисе» играют в основном они.

— Как долго готовится один спектакль?

— В этом вопросе никаких правил нет. Я сейчас ехал в машине, слушал радио, и Гришковец рассказывал, как за двадцать две репетиции он поставил спектакль во МХАТе. У меня самый быстрый опыт состоял из сорока двух репетиций. Это спектакль «Летние осы». Он, к сожалению, по-другому получиться не мог. Не было режиссера, который мог бы его поставить. Вспомнили норвежскую девушку Сигрид Стрем Рейбо, закончившую режиссерский курс Женовача. Подумали, что может получиться что-то интересное, если режиссером станет она. Связались с ней. После окончания института она уехала в Норвегию, успешно там работала, ставила там большие оперы. Ее такое предложение заинтересовало, но оказалось, что у нее было ровно сорок три свободных дня. Мы решили рискнуть – вроде, получилось. А Петр Наумович, например, мог репетировать один спектакль несколько лет.

— То есть, спектакль можно репетировать несколько лет, прежде чем выступить с ним перед аудиторией?

— Обычно на этот вопрос у нас в театре отвечают, приводя в пример спектакль «Война и Мир». Никто уже, наверное, точно не вспомнит, но между первыми читками и премьерой прошло не меньше пяти лет. Я в нем участия не принимал, но у меня есть и личный опыт с «Бесприданницей», работа над которой тоже продолжалась много лет. Начинали мы одновременно с «Тремя сестрами», но сначала Петру Наумовичу пришлось сосредоточиться на чем-то одном, и он выбрал «Три сестры», после выпуска которых можно было бы вернуться к Островскому, но к тому моменту исполнительница главной роли уже готовилась уйти в декрет и работа возобновилась лишь спустя два года, когда она вернулась на сцену. Так что формально – почти пять лет, на самом деле – я уж и не помню.

— А бывает такое, что спектакль снимают с репертуара, потому что он становится не актуальным?

— К сожалению или к счастью, процесс устаревания спектакля естественный и неизбежный. Спектакль, как живое существо, живет и меняется во времени. Когда к лучшему, когда нет. В нашем театре никогда не было стремления к актуальности, к злободневности ради самих этих понятий, поэтому у нас спектакли уходили по другим причинам. Например, когда артисты уже в силу возраста не могут играть какую-то роль, а заменить их на тех, что помоложе, не представляется никакой возможности, ибо это коренным образом изменит спектакль. А в качестве другого примера – спектакль «Волки и овцы», с которого когда-то начинался этот театр и который идет уже двадцать пять лет, и до сих пор собирает полные залы.

— Вы часто оказываетесь в ситуациях, когда приходится импровизировать, потому что что-то идет не по плану?

— Бывает, конечно. На сцене случается все, и текст может кто-то забыть, и на выход опоздать. Но мы к этому были подготовлены. Занятия мастерством актера с Евгением Борисовичем, нашим нынешним художественным руководителем, на первых курсах состояли практически из одной импровизации. Когда на старших курсах эти занятия закончились, нам даже стало их не хватать. Эти занятия мы действительно любили.

— Что вы предпочитаете: игру в театре или киносъемки?

— Достаточно сложный вопрос. В кино платят больше.

— А если убрать финансовую составляющую?

— Кино и театр — это совершенно разные вещи. Для меня одна из самых сложных вещей в кино – это, ожидание. Хотя и там бывают длинные планы, но чаще дубль продолжается минуту или даже меньше. Стандартная смена длится двенадцать часов, но из них непосредственно перед камерой ты находишься часа два. Остальное время занимает не менее важная и не менее нужная работа операторской группы, режиссерской, постановочной. Иногда перестановки занимают очень долгое время. А тебе, артисту, надо за это время не потерять ничего из того, что ты, дай бог, набрал к этому моменту, не потерять концентрацию. И итоговый результат увидишь только на премьере. И он может тебя сильно удивить, поскольку уже после окончания съемочного периода начинается огромная и важная часть работы по монтажу отснятого материала. А на сцене ты существуешь «здесь и сейчас». Нельзя сделать перерывчик, нельзя обсудить с режиссером и партнерами какие-то поправки и в следующем дубле их осуществить. Иногда в начале спектакля выходишь на сцену – и только после поклонов уйдешь. Но тут уж все от роли зависит. Что из этого нравится больше – не могу сказать, просто не знаю. В обеих этих ипостасях актерской профессии есть масса положительных сторон. Как, впрочем, и недостатков.

— Можно сказать, что театр – это, скорее, процесс, а кино – результат?

— Я бы немного по-другому сказал. Фильм – это результат, да, тогда как спектакль — скорее процесс, растянутый во времени. Но в то же время и спектакль является результатом долгого процесса репетиций. А подготовительный и съемочный периоды любого фильма, как и постпродакшн (работа, которая ведется уже после окончания съемок: монтаж, озвучивание, сведение звука, цветокоррекция и многое другое) – очень даже процесс, о котором я, правда, знаю не много, ведь там вступают в действие профессионалы в других областях.

— У вас часто бывают гастроли?

— Когда как. Я еще не работал в театре, учился, когда Петр Наумович за полтора сезона выпустил три великих спектакля: «Война и мир», «Одна абсолютно счастливая деревня» и «Семейное счастье». Все они получили государственную премию. «Война и мир» — это известное заграничной публике произведение, особенно французской, и спектакль по нему весьма ее интересовал, с ним гастролировали иногда по два, по два с половиной с половиной месяца. Актеры наши говорят: «Нет такой французской деревни, в которой бы мы не играли «Войну и мир»». Сейчас в силу разных причин с этим сложнее. Я уже давно не был с гастролями за границей, зато по нашей стране стали ездить чаще.

— Как ваши спектакли принимали зарубежные зрители?

— В основном, хорошо. Не бывает одинаковых зрителей. Испанцы свистят, топают ногами, когда они в восторге. Коллеги рассказывали, что в Японии зрители сидели в полнейшей тишине, а после спектакля очень скромно поаплодировали и разошлись. Думали, это полный провал. Но, оказалось, что у японцев просто такая культура поведения. А когда труппа ездила в Китай играть «Волки и овцы» Островского, половина зала встала и ушла. В Китае другой Островский: не Александр Николаевич, а Николай Александрович. Зрители думали, что пришли смотреть того Островского — автора произведения «Как закалялась сталь». В Париже Америке половина зрителей – русские

— Им дублируют текст?

— Нет, мы играем с титрами. Дубляж – это наша советская система. Сейчас обычно над, или рядом со сценой вешают табло, на которое проецируется текст.

— Часто ли приходится сталкиваться с идеями режиссеров, которые могут быть непонятны зрителю? Я имею в виду нестандартные спектакли.

— Да, бывает. Но мы не боимся экспериментировать. Те же «Пять вечеров» — необычная постановка. Когда мы приехали с ней в Петроград, на володинский фестиваль, там были другие «Пять вечеров». История очень забавная: они играют по-настоящему, классически, даже пару килограмм салата в заявке на исходящий реквизит есть. А у нас на сцене одна дверь, которая вращается во все стороны. Да еще и играем в странной манере, которую некоторые называют «клоунской», в хорошем смысле этого слова. Но спектакль, по-моему, очень хороший. Хотя и совершенно необычный.

— У вас есть определенное амплуа? Вы играете похожие роли?

— Надеюсь, что нет. Хотелось бы верить, что я многогранный артист. У меня есть разные роли: герои-любовники, откровенно-смешные. Театроведы в институте обзывали меня «добряком-увальнем». В одном из спектаклей я играю шесть ролей. Из-за того, что у меня есть борода, задача найти разницу между ними усложняется, приходится работать вдвойне.

— Можете назвать ваши любимые работы?

— Да. Это спектакль «Пять вечеров», где я играю роль Тимофеева, и «Золушка» в театре «Практика», где мне досталась роль Феи.

— Феи?

— Именно. Это нестандартная постановка. Фея там помимо всего прочего исполняет еще и роль рассказчика. Автор пьесы – француз Жоэль Помра. Он переписывает классические сказки на современный лад. Основная идея его «Золушки» состоит в том, что, даже если в семье случилось несчастье, надо жить дальше.

— Бывало ли такое, что вы отказывались от ролей?

— Случалось. Чаще всего потому, что мне совершенно не было понятно, что в предложенной роли я буду играть. Или наоборот, было понятно, но расходилось с моим мнением об этой роли. А с другой стороны, сейчас я репетирую роль двенадцатилетнего мальчика. Как я буду ее играть со своей лысиной и бородой — не знаю. Говорят, это будет вполне оправданным условным театральным ходом. Первой мыслью было категорически воспротивиться, но попробовать убедили. Посмотрим, что получится.

Анастасия Домбицкая