Ну что Вам о геологах сказать?

О них больших поэм не написали.

Но звонче всех им пели дали,

О красоте, которой в городах не увидать…

В.М.Никулин

Так начинает свое стихотворение В.М. Никулин – геолог и по воле вдохновения поэт. Этому человеку определенно есть, что рассказать о себе и своих коллегах. Мы ему поверим и стихотворение прочтем. И все-таки “рюкзак и стертые мозоли” и “вертолет с пьяным штурманом” – форма чересчур романтическая. Довольствоваться ею одной не будем, так как есть, что рассказать, и мне.

Школьные годы свели меня с дочерью одного горного инженера (излюбленное определение друга семьи Трушиных). Шло время, из одноклассниц мы превратились в подруг. На праздниках и семейных застольях потомственные геологи то и дело рассказывали увлекательные истории, приходили их не менее интересные сослуживцы и друзья, молодое поколение вдохновлялось примером старших. Именно поэтому, делая первые шаги в журналистике, я ни минуты не сомневалась в том, у кого бы с удовольствием взяла интервью.

27 июня, 2016 год. Москва. В гостях у геолога, семьянина и просто хорошего человека – Трушина Бориса Васильевича.

− Борис Васильевич, здравствуйте! Спасибо, что согласились на интервью.

− Добрый день! Вопросов нет (улыбается).

− С Вашего позволения начнем с образования. Вы закончили МГРИ, верно ?

− Да, в 82 году я закончил Московский Геологоразведочный Институт и уехал по распределению в Хабаровский край, Ургал.  Там мы с однокашниками занимались разведкой подземных вод, пока я  не заболел желтухой в 87-ом. Пришлось уехать в Москву. Там я отвлекся работой и поступил на аспирантуру в МГУ. Ну это если коротко.

− А почему Вы решили поступать именно на геологический факультет?

− Во многом на мое решение повлияли родители. Они геологи, то есть в этом супе я варюсь с детства. Сам-то я хотел быть автодорожником, но мой отец, Василий Николаевич, однажды спросил у меня: “Что ты знаешь об автодорогах?”. И, правда, ничего ведь не знаю. “А что ты знаешь о геологии?” – продолжал отец. Много чего знаю! Собственно поэтому и решил идти во МГРИ. И ни разу не пожалел.

− Расскажите, пожалуйста, о Ваших студенческих годах. Как они прошли ?

− Да как положено прошли: с книгами, с песнями… (расплывается в улыбке из-за нахлынувших воспоминаний)

− В вашем арсенале есть какие-нибудь интересные истории, курьезные случаи того времени?

− Их, конечно, миллион. Делиться ими не буду, чтобы не дискредитировать товарищей (отлично понимаю Бориса Васильевича, сама бы молчала как партизан). Могу рассказать о практике!

− Давайте, это, должно быть, интересно.

− У специализации горный инженер было два направления – гидрогеология и инженерная геология. Гидрогеологи занимаются подземными водам и водоснабжением, инженеры геологи – изысканиями для строительства уникальных сооружений. Так вот я твердо решил заниматься гидрогеологией, поэтому ходил на все лекции и семинары, а инженерную геологию прогуливал. Первая моя практика проходила на Новой Земле, вторая – в Узбекистане, Мурунтау . Ну а между ними мы, как и все студенты, гуляли, пили пиво, ходили в походы и распевали песни. Проходил даже конкурс самодеятельной песни. Студенческие годы пролетели как 2 дня…

− А что представляла собой практика? Например, на Новой Земле?

− Мы приехали на Новую Землю в конце июня (в это время в Москве как раз олимпиада была). Практика длилась где-то 3 месяца. Отряд наш расположился на Маточкином Шаре, это такой узкий, длинный пролив, который разделяет Северный и Южный острова Новой Земли. В то время на острове проводили испытания, взрывали в штольнях ядерные заряды. Так вот мы и работали на эти взрывы: изучали горы, вели геологическую съемку, занимались разведкой. День начинался с того, что нас “выбрасывала” машина, и мы должны были к вечеру пересечь сопку сверху до низу, при это снимая показания.

− А что Вы делали в Мурунтау ?

− Эта практика была сугубо гидрогеологическая. Там находится одно из крупнейших месторождений золота. Вода на водозаборе вблизи карьера иссякла, мы для них изыскивали водоснабжение, километрах, наварное, в сорока от рудника.

− А что значит слово “изыскивать”?  Вы его упомянули уже несколько раз, а мне на ум приходит только созвучное “искать”…

− Ну, в принципе, верно. Мы ищем способы водоснабжения. Бурятся глубокие скважины, из них делают откачки. Грубо говоря, мы моделируем будущую эксплуатацию. Смотрим хватит ли воды, замеряем уровни и рассчитываем параметры. Это называется разведкой.

− Стало понятнее, спасибо! А что Вы делили после практики?

− Уехал в Хабаровский край, Ургал. У меня, кстати, есть медаль за строительство БАМа (улыбается на мое удивленное “ вау ”). Но не потому, что я магистраль реально строил, а потому что мы для нее выискивали также источники водоснабжения. Причем такая интересная штука случилась: на нашем участке не оказалось воды. Ограниченный пласт, значит…Но не суть (видит мой непонимающий взгляд). И поэтому было принято очень остроумное инженерное решение, стали использовать способ периодического магазинирования . То есть вода, которая летом бежит в речках, собирается и закачивается в подземный водоносный горизонт, а зимой (когда речки перемерзают) откачивается. На самом деле это было уникальное решение Так делали до нас только во Флориде, но опять-таки там нет мерзлоты, ничто дело не осложняет. Так вот…Я отвлекся. На этом БАМе я и заболел желтухой. Пришлось ехать в Москву, выпивать было нельзя (усмехается, много ходит анекдотов про геологов и фляжку), поэтому увлекся работой и поступил в аспирантуру МГУ.

− И в 1994 защитили кандидатскую диссертацию?

− Да. Моя тема была “Формирование загрязнения подземных вод на участках коммунальных свалок Московского региона”.

− Почему именно эта тема ?

− У нас была одна любопытная работа, называлась “Отработка методов изучения полигонов захоронения отходов”. Мы вдоль и поперек изучили одну свалку недалеко от Москвы, полигон Кучино . Оттуда и появился интересный материал, на основании которого я и защитил диссертацию. Как следствие, начал заниматься свалками. Отсюда и пошла экология.

− А что представляет собой работа со свалками? Что Вы делаете?

− Ну, любая свалка – это, прежде всего, мощный источник воздействия на окружающую среду. Привезенные отходы постепенно превращаются в одну гниющую смердящую кучу. Из нее начинает выделяться так называемый фильтрат. С одной стороны он интересен, с другой – неприятен. Так, 20% этого вещества – камфора . Оно лекарственное. Не знаю, как оно там образуется: я не химик, но знаю точно, что оно там есть. Ее главная характеристика – то, что она нерастворима в воде. Только в спирте, ацетоне, бензине, например… Из-за этого фильтрат – очень токсичное вещество. Попадая в поверхностные воды, фильтрат делает их непригодными не только для питья или использования в хозяйстве, но и для того, чтобы там жили рыбы да лягушки. Этим-то и вредны полигоны для подземных и поверхностных вод. А так как полигоны воздействуют на подземные воды, ими, я считаю, должны заниматься именно гидрогеологи.

− То есть Вы являетесь в какой-то степени новатором?

− Да, если так можно сказать. До меня была написана куча диссертаций по теме, но их писали инженеры геологи, и, как следствие, немного с других позиций. Фильтрат, как правило, они не трогали. А я наоборот на нем внимание заострил. Писал про геохимическую сущность загрязнения, рассматривал влияние свалок на подземные воды. Также свалки выделяют биогаз, метан. На Западе-то его уже давно используют для получения энергии, а у нас для этого есть Газпром. Мечты итак сбываются…(грустно ухмыляется) А метан не “дремлет”, летит в атмосферу. Например, со свалки Кучино его летит порядка 40 тысяч тонн в год. Сорок тысяч тонн в год (вдумчиво проговаривает еще раз)! Это ведь не капля в море, это достаточно большой объем. Сколько бы из него можно было бы получить мегаватт энергии… Но вроде я уже отклонился от темы.

− Но это интересно! А спустя 2 года после защиты Вы открыли собственную фирму, так?

− Верно. Мы создали “ Геоспецэкологию ” в 1996 году.

− А почему выбрали именно это направление деятельности?

− Какое-то время я работал по распределению в организации “ Гидроспецгеология ”. От них, кстати сказать, ездил в Среднюю Азию, набирался опыта. Потом диссертация во многом помогла: материала было выше крыши. С 98-го я стал заниматься полигонами. Так, за весь этот период мы сделали в Московской области порядка 50 проектов полигонов. Также работали в Крыму, на Ямале, в Мурманской области.

− В поисках информации о компании я столкнулась с двумя ее названиями. Сначала она была “ Геоспецэкологией ”, сейчас носит название “ Спецгеоэкологии ”. С чем это связано ?

− Мы просто захотели перемен. На 2008 год компания была на рынке уже более 10 лет. Нужно было как-то обновляться. Вот и решили создать обновленную фирму с другим названием. Нас до сих пор называют и так и сяк, и на оба названия мы откликаемся.

− Я уж думала, там какой-то глубинный смысл заложен…

− Нет, глубинного смысла нет. Просто жажда перемен.

− А как развивалась компания? Были ли какие-нибудь трудности, своя специфика?

− Ну, с тех пор как мы начали делать проекты (где-то через 3-4 года после создания компании), к нам потянулись. Заказов становилось все больше и больше, коллектив был завален работой. Мы закрывали все вопросы самостоятельно, в отличие от конкурентов, которые хватали заказы и, неспособные его сами выполнить, искали тех, кто сделает работу за них. Мы делали все автономно, в этом состояло наше конкурентное преимущество. Так мы вот постепенно развивались, пока на Московскую область не пришел новый губернатор – Андрей Юрьевич Воробьев. Он сделал такую штуку: распорядился о закрытии 24 полигонов Московской области. И сразу после этого заказы фирмы упали. Приходится на время уйти из Московской области. Но это не главное…

− А что главное?

− А то, что его решение это было непродуманное и безответственное. Если что-то закрывается, нужно сначала что-то новое на смену открыть. Так вот, я даже статью однажды писал о закрытии полигонов в Московской области, кстати говоря, у меня много статей, я их даже не читаю (зато прочитала я). Я провел аналогию с многоквартирным домом. Что будет, если закрыть туалеты, а новый не открыть? Нетрудно представить, что будет вокруг этого дома. Это, собственно говоря, и случилось в Московской области. Уже через 2 года образовалось 1900 с чем-то несанкционированных свалок. Да и те, что существуют легально, функционируют плохо. Существующие сегодня программы по переработке отходов пока присутствуют только на бумаге, государство за них не берется – не выгодно.

− Наверняка Вы в курсе тарифной политики на вывоз мусора, ведь так? (кивает) Без повышения тарифа способ сбора и утилизации мусора не изменится. А кто платит тарифы? Те, кто мусор вывозят?

− Нет, тарифы платим мы с вами. И естественно повышение платы одобрительной реакции не вызовет. Расскажу вот что. Мы много ездили по Японии, Канаде, Европе, смотрели, как там занимаются отходами. В Австрии, напрмер , тариф за вывоз тонны отходов – 200 евро (примерно 15000 российских рублей). Для сравнения максимальный тариф в России – 1200 рублей. Что сделаешь на эти деньги?  Поэтому отходы нужно перерабатывать! 90% мусора – это органика, которую можно сжечь, а, следовательно, получить энергию. У нее калорийность 5000 килокалорий на килограмм. Это, конечно, меньше, чем у угля, тем не менее, это большое количество. То есть, это дело можно вернуть в народное хозяйство. На Западе такой тариф оправдан, он позволяет получить доход, а у нас тарифы не позволяют развиваться отрасли…

− И государство этим заниматься не хочет, считает нериенталбельным .

− Чтобы отбить эти деньги, нужны десятилетия. А планета гниет… А чего стоят биогазы! На свалках образуется метан, так называемый болотный газ. Он нарушает газовый баланс в атмосфере, негативно влияет на озоновый слой, приводя к его истощению. Пока не было такого объема отходов, основным поставщиком метана были болта (из-за процессов гниения растений). Но это была вещь естественная, за многолетнюю эволюцию планеты она устаканилась . А сейчас появился новый мощный поставщик метана, который эту гармонию нарушает.

− И как же ситуацию исправлять?

− Ну, это вопрос слишком глобальный, многогранный. Наверное, прежде всего, нужно понимать, что и зачем мы делаем. Вот ко мне, например, приходят студенты-экологи, а ответить, что такое экология, толком не могут. Да о чем я говорю? В 1992  году первый руководитель Роскомэкологии затруднился в ответе на этот безобидный вопрос.

− А Вы можете дать определение экологии?

− Конечно. Я же не могу не знать, чем занимаюсь. Экология  — это комплекс наук (это принципиально) о существовании и развитии надорганизменной биосистемы. Следовательно, экологическими проблемами должен заниматься не один человек. У нас, например, есть геохимик, гидрохимик, гидрогеолог, ботаника нет – его нанимаем. Помните, как говорил Козьма Прутков? “Специалист подобен флюсу: полнота его односторонняя”. И он всегда был прав. Один человек не может объять целую область знания.

− А чем Вы руководствуетесь в своей профессиональной деятельности? Вы стремитесь помочь природе или просто зарабатываете деньги ?

− Нет, что Вы. Способ заработка – это второй вопрос, даже третий. Мы занимаемся проектированием полигонов. Полигон – объект строительный, мы должны его делать по существующим нормативам и инструкциям. Вместе с этим, нужно стремиться к тому, чтобы он минимальным образом воздействовал на окружающую среду. Это наша цель. Но также у нас есть заказчик, который волен диктовать свои “правила игры”. В общем, есть разные стороны медали, но мы всегда стремимся сделать правильный объект. Такой, за который нам не будет стыдно. Плюс, тут же всплывает вторая сторона вопроса: одно дело спроектировать, другое – реализовать. Часто случается так, что реализация отстает от проекта, заказчикам не хватает денег или желания. Мы сталкиваемся с несовершенствами системы, нашего законодательства.

− Что ж, не будем о грустном. У меня еще такой вопрос есть. Вы бы сказали, что посвятили себя природе? Или, скорее, геологии?

− Природе – нет. Я считаю себя специалистом по гидрогеологии и свою жизнь посвятил ей. Дело в другом —  у нее множество применений. Мы и предприятия водой снабжаем, и считаем водопритоки в шахты и карьеры, занимаемся расчетом дренажей… Это чисто гидрогеологическая работа. И только одним из направлений моей деятельности является изучение и проектирование полигонов, то есть, непосредственное взаимодействие с природой с целью ей помочь. Грубо говоря, помогать природе заставляет жизнь. Ведь в рамках любого проекта проходят две экспертизы – экологическая и строительная.

− Также Вы являетесь экспертом по гидрогеологии Государственной комиссии по запасам полезных ископаемых?

− Да, есть ГКЗ так называемая. Этой системе через 2 года будет 85 лет, была создана еще при Сталине. Серьезный такой институт. Там я как раз занимаюсь запасами подземных вод, подземным захоронением, дренажами при разработке полезных ископаемых.

− Впечатляет! А как Вы видите развитие своей фирмы в ближайшем будущем? Какие, может быть, новые направления Вы хотите открыть?

− В будущем мы хотим заниматься направлениями, в которых мы что-то понимаем. Новые направления открывать пока не намереваемся. Хотя вошли в холдинг, который сегодня занимается обоснованием кондиций твердых полезных ископаемых. Будем заниматься установлением тех кондиций, в пределах которых разработка полезных ископаемых выгодна и безопасна. Но все-таки наш конек – гидрогеология.

− Борис Васильевич, спасибо за интервью! Было приятно с Вами пообщаться!

− Рад стараться!

Елизавета Иванова, Москва