Что вы знаете о письмах позапрошлого столетия? Не приходилось ли вам находить среди старых бумаг письма вашей прабабушки? Выцветшие чернила, неясные письмена и пожелтевшая от времени бумага могут поведать множество тайн. Воображение проносится через года, воссоздавая картину той эпохи.

Несомненно, письма хранят в себе множество преинтереснейших фактов. Это семейные реликвии, достояние общественности и драгоценности эгоистичного сердца. На мой взгляд, вся красота и своеобразие этого жанра проявилась во всей своей масштабности в девятнадцатом веке. Великолепные дворцы, пышные балы, страстные признания. Никогда еще человечество не писало столь возвышенных писем! Никогда ранее не умело оно так метко подбирать слова, чтобы выразить свои чувства, правильно выбираять адресатов. Ведь, безусловно, главное в написании эпистол – это получатель. От этого отталкивается тематика, жанровая и стилистическая специфика. Именно для этого периода истории характерно такое понятие как роман в письмах – особая форма общения между мужчиной и женщиной, которая стала культовой повсеместно.

В 19 веке роман развивается на основе исторического повествования, семейной хроники, в повествования вносится значительный драматический элемент, и «картина света и людей» не умещается в «маленькой раме» эпистолярного романа, как это было отмечено А. С. Пушкиным («Роман в письмах»).

«Бедные люди» Ф. М. Достоевского — последний эпохальный «роман в письмах», отличающийся вместе с тем характерной камерностью.

В западной Европе среди мастеров эпистолярного жанра нельзя не отметить Гюстава Флобера. Пусть не самый знаменитый, но самый живой, самый «немузейный» роман Флобера — это, конечно, не «Воспитание чувств», не «Саламбо» и даже не «Госпожа Бовари» — это собрание флоберовских писем. Их без малого тысяча. Первое написано девятилетним мальчиком («Я буду писать комедии», — сообщает он своему другу), последнее, заканчивающееся словами: «Увидимся в начале будущей недели», — за пять дней до смерти.

Полстолетия разделяют эти письма. И все полстолетия длится, не затихая ни на миг, жесточайший труд. Не литературный — это само собой, труд души, письма же явились как бы его «побочным продуктом». Они-то, письма эти, для печати ни в коей мере не предназначенные, и есть лучший флоберовский роман.

Его прославленные, голубой крови шедевры явно тускнеют рядом с незаконнорождённым — это слово позволительно тут — эпистолярным детищем. Музейный глянец уже покрыл их, в то время как «движущаяся раскрытая исповедь» пульсирует горячо и первозданно.

Письма вообще чрезвычайно живучий жанр. Возможно даже, самый живучий. Откройте трагедии того же Сенеки — скука смертная, а от «Нравственных писем к Луцилию» невозможно оторваться.

Между ними две тысячи лет дистанция, но вот уже нынешний век, «Волшебная гора» Томаса Манна. Какой фурор произвела она в своё время, но поугасла злободневность её, и вместе с нею поугас роман, всей идеологической тяжести которого его главный герой Ганс Касторп явно не выдерживает. Зато манновские письма, написанные и в это же время, и раньше — много раньше! — трогают душу и воспринимаются современным читателем не столько как напоминания былого величия, а скорее как нечто интимного и близкое каждому. «Счастливцы поэты, им можно изливаться в каком-нибудь сонете! Но злосчастные прозаики вроде меня вынуждены всё прятать».

«Письмо» сохраняет значение для малых повествовательных форм и для прозы публицистической и документальной. Кроме того, эпистолярная проза, бытовая и литературная, играет существенную роль в разработке ресурсов языка.

Частная переписка писателей оказывается лабораторией, в которой осваиваются обороты речи, слог, слова и понятия, входящие затем в общелитературный национальный язык.

Нередко частная переписка ведется с заведомым намерением предать ее гласности; корреспонденты, работая над письмами, предъявляют к ним те же требования, что и к художественной прозе, и распространяются такие письма в списках или же помещаются, хотя бы частично, в печати наряду с другими произведениями (Дж. Байрон, Пушкин).

Образцами эпистолярной прозы являются переписка «йенских романтиков» (бр. А.Шлегелн, Ф. Новалис, Ф. Шеллинг и др.), а в России — членов кружка Н. В. Станкевича.

Своего рода «романы в письмах» развернулись между Гёте и Беттиной фон Арним, у Герцена с его будущей женой Н. А. Захарьиной. Дальнейшая профессионализация литературного труда, упорядочение авторского права делает публикацию эпистолярного наследия нормой и соответственно воздействует на отношение корреспондентов к своей переписке.

Активизация так называемой «литературы о литературе», открывающей двери в творческую лабораторию, в свою очередь вводит письмо в читательский оборот. Но в условиях буржуазного рынка, когда прижизненная распродажа писательских архивов на потребу состоятельных коллекционеров становится обычной, публикация частной переписки превращается подчас в средство саморекламы.

В ряде случаев письма писателей (Б. Шоу, А. П. Чехова, И. А. Бунина) дали основу для драматических произведений, которые уже не относятся собственно к эпистолярному жанру.

Эпистолярный жанр может выражаться в самых различных формах. Одна из них — письма с фронта.

Почти в каждой семье есть такие письма. Они бережно хранятся в самом укромном местечке и неоднократно перечитываются членами семьи.

Письма с фронта… С той Великой, поистине народной, войны, которая, пожалуй, вросла в наши судьбы навсегда. Сколько их было… И в каждом — надежда на встречу с близкими. Их писали совсем юные мальчишки и взрослые мужчины. Фронтовые письма стали единственной, живой связью с родным домом, о котором так тосковали. И верили, что однажды вернутся, всем смертям на зло…

Несмотря на то, что эти письма были объединены одной темой — темой войны, все они были разными: одни вселяли надежду, при чтении других опускались руки, и самому не хотелось более жить.

Фронтовые письма, записки, предсмертные обращения — все это не мгновенный эмоциональный взрыв, не предельно уплотнившийся вдруг, в миг смертельной опасности перед атакой, внутренний мир, и не некий ритуал с сопутствующим ему политическими стереотипами, — это страстные исповеди, последние обращения к близким, к жизни, к Родине, к родному небу над головой. Это обдуманные и выстраданные слова, обдуманные в тех случаях, когда на предсмертную строку остались считанные минуты. Подлинный духовный мир людей здесь обужен лозунгом, не искажен осмотрительностью или вынужденностью, а тем более казенностью.

Человек предстает перед нами обнажено, в своем естестве — в простых и непритворных словах его натура открывается нам вся и до конца. Уже для него как бы все позади, жизнь прожита, будущее, за которое он сражался и гибнет. Это будущее — у его детей, у братьев, сестер, у его страны и народа. Именно таков поражающий воображение размах мысли у тех, чьему мозгу, казалось бы, впору оцепенеть от скорой и неотвратимой казни. Это уходят из жизни не духовные рабы, навсегда затвердившие одно имя и один лозунг, -их мысль гордая, благородная, не подчиняющаяся пыткам и насилию, обладает в сущности общечеловеческой мощью, тем, что было присуще выдающимся народным героям прошлого.

Эти люди принадлежали миру, они уходят из мира живых, теряют его физически, обретая этот мир, уже навсегда, духовно, в благодарной памяти народа.

Предсмертным письмам в высокой степени присущ возвышенный строй мыслей, а не литературного слога. Письма буквально потрясают простотой — проще, достовернее не бывает, разве что только молчание может сравниться с этой простотой. Но молчание трудно передать будущему, а письма сохранились, и простота их необыкновенна. В них самыми короткими, самыми прямыми путями выражены любовь и ненависть, вера в будущее и жажда жизни.

Можно с уверенностью сказать, что предсмертные письма становятся зеркалом жизни поколений, пробным камнем и характеристикой общества, воспитавшего героев. Ибо в них, как ни в чем другом, выражены массовый характер героизма и нравственного начала общества.

Это может показаться чудом, но во всех предсмертных письмах — во всех до единого! — нет не только печати обреченности, нет тени этого почти неизбежного перед лицом близкой смерти душевного состояния.

Как они хотят жить! Как нежно и преданно они любят близких — матерей, отцов, детей, жен!

Как зримо встают перед ними картины счастливой довоенной жизни, часы близости, годы доверия, общие мечты. Как отчетливо, хоть и мысленно, видят они будущую жизнь, в которой им не суждено жить.

Только постигнув все это, поняв полноту их человеческого существования, можно до конца объяснить себе и другим спокойный тон большинства писем, непостижимую мудрость двадцатилетних юношей, их оптимизм, их горечь, их гневную скорбь.

Они, совсем юные, пишут о том, что человек смертен и все дело в том, чтобы прожить жизнь надо достойно, честно, отдать её всю людям, народу, России….

Только в этих предсмертных письмах с неоспоримой точностью и силой выражено единство личности и народа. 

Тамара ЛАВРИНА 
г. Клин