Если курс военной журналистики не в МГУ — так в Домжуре. 4 декабря в школе журналистики имени Владимира Мезенцева прошла встреча учеников с военным журналистом Марией Коледа.

В рамках занятия военкор рассказала о специфике работы сотрудника медиа во время боевых действий, коснулась темы патриотизма и поделилась историей пребывания в украинском плену еще в 2014 году.

Мы решили поговорить с Марией Коледа и выяснить ее точку зрения на специфику работы военного журналиста и деятельности СМИ в освещении конфликта с Украиной.

— У Вас довольно много специальностей: Вы и политолог, и спасатель, и организатор работы с молодежью, и психолог, и юрист, но журналистского образования так и нет, с чем это связано? 

— Я никогда не планировала быть журналистом и связывать свою жизнь с журналистикой. Так получилось, что я пришла в эту специальность. Любое образование нужно для того, чтобы быть специалистом в этой профессии. Для журналиста важно любое образование и самое главное – жизненный опыт. В настоящее время для меня получение профессионального журналистского образования не столь актуально по двум причинам: у меня большой опыт журналистской деятельности в разных СМИ и те темы, на которые я пишу – они требуют скорее специальных знаний, а не стилистики написания.

— То есть военная журналистика — это то, чему можно научиться только «в поле»?

— Нет, теоретическая база нужна всегда, в любой специальности. Но весь вопрос – какая именно теоретическая база? Проблема в том, что когда ты имеешь обширный практический опыт, образование по схожим специальностям: организатор работы с молодежью, юрист — это дает очень много тех же основ, которые в принципе изучаются на журфаке. В свое время я прошла переквалификацию на педагога-психолога, после – повышение квалификации — на кризисного психолога. Это то, чего мне не хватало для того, чтобы стать хорошим журналистом. Сейчас я не очень понимаю, чему меня должны научить на журфаке, чтобы мне это помогло продвинуться в профессии. 

— Что нужно журналисту для того, чтобы стать военкором?

— Знание психологии, причем не в теории, а именно — практический опыт, умение общаться с людьми, находить общий язык, определенная доля бесстрашия, умение быстро и четко принимать те или иные решения, широкий кругозор… А вообще военный корреспондент должен знать очень многое. И как оказать первую помощь пострадавшему. И как не стать обузой на передовой. И как зарядить телефон сломанным зарядным устройством. И как приготовить «кашу из топора», удержаться «на броне», что делать при артобстреле или снайперском огне, в какой одежде и обуви лучше ехать, что иметь с собой «на все случаи жизни», как не сломать, не разбить и не разрядить все свое оборудование. Военный корреспондент должен уметь преодолевать страх и обладать хорошим чувством юмора. Ведь как бы ни было страшно, надо снимать и делать репортаж, чтобы показать правду людям о войне. Военный корреспондент должен быть в чем – то циником. Иначе психологическая нагрузка, которая достигается за счет боли, крови, смерти, окружающей опасности – будет слишком сильна для человека…

— Военный корреспондент — женщина — это обычная практика? Вы вообще когда-то сталкивались с дискриминацией по гендерному признаку? 

— Нет. Единственное — женщине всегда тяжелее на войне, чем мужчине. Причем не только в качестве военкора, но и в роли бойца. Еще женщине тяжелее работать в арабских странах, так как там другой менталитет, другое восприятие женщин. Тяжелее о чем-то спрашивать, перемещаться, одной это небезопасно. Ну, а так, в принципе, в чем разница? 

— В 2014 году Вы поехали на Украину с целью разобраться в неоднозначности конфликта.  Обязательно ли вообще военкору принимать какую-то сторону при освещении военной ситуации? Существует ли нейтралитет в военной журналистике? 

— В 2013 – начале 2014 года я увидела, что там происходит, по телевизору. Естественно, мне хотелось для себя понять, что же там на самом деле, потому что ты включаешь один канал — там одно, включаешь второй — совершенно иное. И не очень понятно, что из этого правда. Именно поэтому мне было проще поехать самой. Своими глазами все увидеть, ведь свои впечатления ничто не заменит. По поводу принятия стороны: не получится быть нейтральным, между сторонами. Объективным, возможно, и получится, но нейтральным — нет. Это касается не только военной, но и обычной журналистики тоже, потому что то, в какой редакции ты работаешь, определяет то, что ты пишешь.

— Каждый военкор, который перемещается вместе с российской армией и освещает события, на стороне России? 

— К сожалению — нет, не каждый. Хватает и тех, кто против России. Причем они – не нейтральная сторона, а имеют свою четко выраженную позицию. Я не верю в честную журналистику, потому что ее не существует. Редакция влияет на то, как ты пишешь и о чем, и от этого никуда не деться. Если ты будешь идти наперекор политике редакции, то очень быстро перестанешь в ней работать. Соответственно, если позиция редакции не сочетается с твоей, то ты либо идешь на другую работу, либо пишешь так, как тебе говорят. При этом в зоне любого военного конфликта – тем более не получится остаться нейтральным, ведь ты общаешься с людьми, видишь дым, кровь, крики, части тел, похороны погибших, в том числе – детей, слезы матерей пропавших без вести, посеревшие лица раненых… Ведь военкор идет вслед за военными, фиксирует вехи горячих дней, месяцев и лет. Достоверность и вовлечённость в события, сложности окопной жизни и передовой, общение с бойцами, волонтерами, мирными жителями – все это не может оставить равнодушным и не позволит остаться в стороне.

— А Вы в какой момент осознали свою позицию?

— Давно, но окончательно и бесповоротно — в 2014 году. Как только я приехала на Украину, было уже все понятно. Я увидела тот же разгон палаточного городка в Николаеве привозными людьми с западной Украины. Тогда было около 250 молодчиков с битами и травматами, взрывпакетами, привезенных с западной Украины, против сотни пророссийских участников этого палаточного городка — в основном — стариков, женщин, детей.

— Теперь немного о ситуации с пленом: я редко вижу в новостной ленте сообщения о нахождении журналистов в плену. Как Вы думаете, эта ситуация просто замалчивается или таких прецедентов просто мало? 

— Во-первых, количество журналистов, по сравнению с военнослужащими, априори в разы меньше. И не все журналисты предпочитают быть где-то на передовой. К сожалению, современные журналисты зачастую снимают какие-то кадры далеко от передовой, делая вид, что это передовая. Нередко они покупают материал у фрилансеров, который выдают за свой. Если смотреть на отснятые кадры, то видно, когда это передовая, а когда — нет. 

Нормальных военкоров не так много. Из самых известных: Поддубный, Коц, Стешин, Сладков, Пегов, Котенок, Блохин, Мартовалиева. Это те люди, которые как были на передовой, так и продолжают там быть, освещать происходящие события, делать репортажи, снимать видео и фото, рискуя собой.

— Вы говорили о том, что хотели бы писать и для украинских читателей, потому что Киевская пропаганда очень искажает ситуацию. Что с Российской пропагандой? Она существует?

— Пропаганда есть всегда, в любой стране мира, от этого никуда не деться. Вопрос в другом: в грамотности донесения материала. К сожалению, у нас с этим есть большие проблемы. К сожалению, на той же украинской стороне работает очень много людей, которые умеют сделать красивую картинку и им это разрешают делать. У нас с этим трудности.

— Как Вы боретесь со страхом?

— Никак, а как с ним можно бороться?

— Вы же как-то заставляли себя даже после плена поехать на войну, и Вы говорили, что не просто поехали освещать события — Вы поехали воевать.

— Я была очень злая. Мне было не страшно, я была просто очень злая. (Мария Коледа).

— Злость можно назвать средством борьбы со страхом?

— Злость — не всегда хорошо, это не самый лучший способ борьбы со страхом. Страх — это иррациональная вещь, с ним ничего нельзя сделать. Просто кто-то перебарывает его и делает свое дело, а кто-то не может этого сделать и сдается.